Артист оригинального жанра, режиссёр, поэт Лауреат многих международных конкурсов и фестивалей
Борис Амарантов родился 19 сентября 1940 года.
Амарантов рос романтичным и восторженным мальчиком, с детства обладавшим незаурядными творческими способностями. Поворотным в его биографии стал вечер на елке в Кремле, где он увидел выступление жонглера. После этого Борис решил, что цирк - его настоящее призвание.
Одним из его качеств всегда было трудолюбие, доходившее порой до фанатизма. Самостоятельно отточив технику жонгляжа, Борис Амарантов стал устраивать представления для одноклассников, участвовать в самодеятельности.
В 1957 году он выдержал конкурс исполнителей самодеятельности и был избран для выступления в ЦПКиО имени Горького на Московском фестивале молодежи и студентов.
Позже Амарантов сделал шесть попыток поступить в Государственное эстрадно-цирковое училище. И лишь на шестой раз поступление удалось, благодаря случаю. Входивший в комиссию Енгибаров предложил Борису пять минут продержать на носу ложечку. Упрямый молодой человек держал ее двадцать минут и его приняли.
Через год, на втором курсе педагогом Бориса Амарантова стал известный эстрадный режиссер Сергей Каштелян. Каштелян увидел в Амарантове способность к редкому в то время жанру – эксцентрике. На выпускном показе комиссия была потрясена номером «Ке-ля-ля», поставленным Каштеляном под музыку известного итальянского шлягера 1950-х годов «Ке-ля-ля» («Мне весело»). С этого момента образ странного человечка в черном костюме с белым воротничком стал неотделим от Амарантова.
Таким он вышел из стен Циркового училища. В его репертуаре было всего три дипломных этюда: «Клоун в итальянском цирке» (на фото), «Рассеянный жонглёр» и «Атомщик доигрался» - его знаковая политическая миниатюра.
Еще не получив диплом об окончании училища, Борис Амарантов поехал в Хельсинки на VIII Всемирный фестиваль молодежи и студентов и завоевал там первое место и золотую медаль.
На этом фестивале никому не известный мим-жонглёр Борис Амарантов произвел настоящий фурор, показав миниатюру «Атомщик доигрался», посвященную стратегам затянувшейся холодной войны, грозившей, в любой момент, перейти в ядерную. Этюд длился три минуты и получил десять минут несмолкаемых оваций. Пресса, как западная, так и Советская, восторженно писала о сенсационном выступлении Амарантова.
Молодого артиста ожидал успех и на родине. Амарантова стали посылать за границу на конкурсы и фестивали как главное достояние советского эстрадного искусства. И Борис неизменно возвращался лауреатом и всеобщим любимцем.
Борис Амарантов гастролировал в Японии, Швеции, Болгарии, ГДР, на Кубе, и везде публика устраивала ему овацию.
Он появляется на сцене под звуки популярной мелодии «Подмосковных вечеров». Стройный, в черном трико, с зонтиком и коричневым саквояжем, артист в такт музыке движется из глубины к авансцене. Проходит несколько мгновений, и зал, завороженный чудесной мелодией и слитыми с ней движениями мима, аплодирует в такт музыке.
Вот, к примеру, одна из лучших сцен спектакля, названная «К свободе». Полураздетый, в рваном рубище, актер имитировал тяжелейший труд бурлака. Зритель видел как от нечеловеческих усилий напрягались его мускулы, как резала ему плечо невидимая лямка, как она обрывалась, и бурлак едва не валился с ног. Иллюзия была настолько велика, что зрителю хотелось привстать и посмотреть, нет ли там, за сценой, если не баржи, то хотя бы какой-то другой тяжести, которую, надрываясь, волочет мим?
В цирке он проработал недолго – с 1962 по 1964 год, но успел выступить со своими яркими этюдами, поставленными Каштеляном, в грандиозной пантомиме «Карнавал на Кубе». С середины 1960-х годов Амарантов работал на эстраде в объединении «Росконцерт». Без его участия не проходил ни один правительственный концерт, ни один «Голубой огонек» 1960-70 годов.
Амарантов с успехом снялся в кино, где сыграл одну из главных ролей – итальянского актера-контрабандиста Лоримура – в фильме «Попутного ветра, «Синяя птица».
Позже последовали годы исканий, которые привели артиста к идее создания собственного театра. И Амарантов создал собственный театр пантомимы, заручившись поддержкой двух крупных кинорежиссеров - Григория Чухрая и Марка Донского.
Поставленный Чухраем и Амарантовым спектакль «Чудеса в саквояже» имел большой успех и шел в знаменитом московском клубе «Каучук». Для этого спектакля написала цикл стихов Белла Ахмадуллина. Но потом появились желающие прибрать к рукам этот театр. Театр несколько раз закрывали, и Амарантов вступил в изматывающую переписку с председателем Верховного Совета СССР Никитой Подгорным. По сути это были письма в никуда.
От безысходности Амарантов решил эмигрировать. В ноябре 1977 года он остался во время гастролей в США, позже переехал во Францию, где прошел обучение в известной на весь мир школе пантомимы Марселя Марсо, куда он страстно хотел попасть, еще работая в СССР.
Помимо эстрадно-цирковой работы Борис на протяжении всей жизни писал стихи.
Уехав из СССР, Борис Амарантов гастролировал в разных странах мира, но жил преимущественно во Франции. Однако не все складывалось так, как хотелось бы. На Западе пантомима и цирковое искусство носили коммерческий характер. А в это время в СССР началась перестройка.
Получив российское гражданство, и надеясь сразу же по возвращении приняться за режиссерскую работу, Борис вернулся в Россию, где его ждал очень холодный прием.
Сергей Каштелян, к которому Амарантов пришёл за помощью, встретил Бориса как ярого изменника родины, и едва не спустив с лестницы, захлопнул перед ним дверь. И даже родная сестра Амарантова, занимавшая его законную квартиру, резко и неуважительно общалась с братом. Под влиянием такого приёма близких артист впал в состояние аффекта.
Через несколько дней после возвращения в Россию Борис Амарантов трагически погиб 3 марта 1987 года.
Похоронен Борис Амарантов в Москве на Востряковском кладбище на 129 участке.
Текст подготовил Андрей Гончаров
Использованные материалы:
Материалы сайта www.poets-necropol.narod.ru Материалы сайта www.sergei-kashtelyan.narod.ru
Фильмография:
1965 — На завтрашней улице — мим Борис Амарантов 1967 — Попутного ветра, «Синяя птица»! (СССР, Югославия) — Лоримур 1970 — Любовь к трем апельсинам (СССР, Болгария) — Тартальо 1974 — Большой аттракцион — мим
Стихи Бориса Амарантова
РУБЕЖ
Сорокалетье градом кануло, Великолепье разом рухнуло. И что-то возле грозно ухнуло, И что-то рядом сразу ахнуло.
Мои года так скоро минули, И я подумал неуверенно – А не хотел ли кто намеренно, Чтоб из меня вдруг сердце вынули?
Так просто вынули и кинули, И вот уж я на чьем-то вертеле. И кто-то меня держит – черти ли? Иль ангелы планету сдвинули?
Сорокалетье не событие, Но дверь уже навек закроется, А сердце мигом успокоится. Когда мое напишут житие.
* * *
Ах, сколько ж мне навешано ошибок! И сколько мне отмеряно грехов! Как мир мой ненадежен и как зыбок, Из прошлого состряпан ворохов.
Провалы неизбежны и потери. На это мне вообще-то наплевать. Но есть такие в этом мире двери, Которые не стоит открывать.
За ними змей неведомый колдует, За ними ветры терпкие погонь. И дьявол свечку утлую раздует, А душу бросит запросто в огонь.
И коль уж решено, то мне не страшно, Однажды тот нарушивши запрет, Вернуться на мгновенье в день вчерашний И там за все и всех держать ответ.
Когда моя душа совсем истлеет, Открою настежь проклятую дверь. Быть может, я об этом пожалею. Но только уж конечно не теперь.
ЛЮБОВЬ
Любовь – такая тонкая игра, И жизнь такая сложная матерья. Мне кажется порою, что пора Всю веру просто превратить в предверье. Мне хочется порою, чтобы дни Почаще превращались в крошки хлеба И чтобы стали видимы они Для стаи птиц, несущейся по небу.
Мне думалось порою, что и я Вдруг стану плотью для чужой обедни. И этот миг продленья бытия Ей-богу, не сочту я за последний.
ПРИЗНАНИЕ
Огня так мало в мире суетливом, И всполохов не хватит для венца. Я в этот век почти что был счастливым, Но все ж не получилось до конца…
Так мало мне для счастья не хватило: Услышать просто добрые слова, Немного храбрости, немного больше силы, И чтобы мать еще была жива…
Наверно, многого я требую от бога, И у него есть собственный лимит – Для каждого из нас совсем немного Сюрпризов он за пазухой хранит…
Наверно, мы и сами виноваты, Растратчики дарений и призов, Таланты закопавшие когда-то И сердца не услышавшие зов…
Нам по судьбе разбросанные знаки Читать мы не умеем впопыхах. Бредем, куда ни попадя во мраке И правду обретаем лишь в стихах…
Мы жить спешим всегда нетерпеливо – Лицом к лицу не увидать лица. Наверно, я и был почти счастливым, Но все ж не получилось до конца…
ИЗБРАННИКИ
Дрожала гор кремнистых грудь, Уже Синай оделся в пламя. Меня, Россия, позабудь, Ведь все окончено меж нами.
Мой путь к закату обречен. И перечеркнуто былое. Я был родиться наречен, Да время что-то больно злое.
Дрожала пламенем в окне Гладь бесконечная Синая. И что от жизни нужно мне Я в тридцать семь еще не знаю.
Мы – род избранный? Может быть… Но больше этому не верю. Россию мне не позабыть, Хоть, уходя, я хлопнул дверью.
Мы – племя избранных сирот, Скитались днями и ночами. А Бог заждался у ворот И молча нам гремел ключами.
РАНО
Кому-то жизнь покажется ошибкой, Но сожалеть не следует о ней. Здесь все туманно, холодно и зыбко, И слишком много страхов и теней.
И я о ней не слишком сожалею, Пусть сам я бесконечно одинок. Забудусь и как будто захмелею, Но в спину вдруг почувствую пинок.
Меня здесь помнят, как это ни странно. И сгинуть не дадут во мраке тьмы. Быть может, я родился слишком рано И выжить не сумел среди зимы.
Бессмертником я вырос из-под снега, Подснежником явился изо льда, И – в счастье, не подумавши, с разбега, Ведь счастье нам не сделает вреда.
Быть может, ночь изрядно поспешила Собою день сменить, когда не след. И то, что здесь дышало, пело, жило Пропало не за грош в рутине лет.
И незачем искать мне виноватых, В моей судьбе никто не виноват. И жизнь пройдет, а ведь была когда-то! И мне светила в сотни тысяч ватт.
Я улыбнусь когда-нибудь с экрана – Меня уж не ударить, не обнять. Быть может, я родился слишком рано, И роды было некому принять.
СКУДОСТЬ
Художник как-то написал картину. Работал очень долго. И на ней Изобразил святую Палестину – Пустыню, вечно полную теней.
Должно быть, он и ждал чего-то свыше. Во мраке этом светлое пятно. Уж полотно давно живет и дышит. Художник не доволен все равно.
Потом еще изобразил отару – Овец, неслышно блеющих вдали. Пастух усталый, пастырь очень старый, Их стадо гнал на самый край земли.
Художник все искал чего-то боле. Но ничего тому не обрести, Кто по своей – не высшей воле Овец в пустыне вздумает пасти.
Еще решил художник контур лика Запечатлеть на бедном полотне, Но не нашел ни проблеска, ни блика. Одна пустыня в гордой тишине.
Покроется творенье паутиной, Но лика мы здесь так и не нашли. Нарисовал художник Палестину – Десяток метров выжженной земли.
