В конце апреля 1934 года Булгаков подал заявление, в котором «испрашивал разрешение на двухмесячную поездку за границу в сопровождении жены Елены Сергеевны Булгаковой». И уже 17 мая ему сообщили, что «относительно вас есть распоряжение», и что платить за паспорта не надо, так как для Вас «паспорта будут бесплатные»... и буквально завтра. Но неожиданно выдачу паспортов стали откладывать со дня на день, а 7 июня без объяснений было заявлено, что в паспортах отказано. Причём Булгакову сказали: «Вы сами понимаете, я не могу вам сказать, чьё это распоряжение…». Так между Булгаковым и Сталиным пробежала «чёрная кошка», доставленная разведкой НКВД, осведомлённой во всём, что готовилось против СССР на Западе, - с лёгкой руки «творчески подошедших к делу переводчиков».
Начало 1930-х годов было насыщено для Булгакова драматическими событиями не только творческого характера. Назревали серьезные перемены и в его личной жизни. Белозерская писала в своих мемуарах: «По мере того, как росла популярность М.А. как писателя, возрастало внимание к нему со стороны женщин, многие из которых… проявляли уж чересчур большую настойчивость…». Тогда же, 28 февраля 1929 года, как вспоминала Любовь Евгеньевна, у Михаила Афанасьевича произошло знакомство с будущей третьей женой: «Мы с М.А. поехали как-то в гости к его старым знакомым, мужу и жене Моисеенко (жили они в доме Нирензее в Гнездниковском переулке). За столом сидела хорошо причесанная дама – Елена Сергеевна Нюренберг, по мужу Шиловская. Она вскоре стала моей приятельницей и начала запросто и часто бывать у нас в доме». Не менее дружеские чувства к Шиловской испытывал и Булгаков, но скоро они поняли, что любят друг друга. Отношения с Шиловской во многом изменили жизнь Булгакова.
В 1967 году Елена Сергеевна вспоминала, почему она хотела познакомиться именно с Булгаковым: «Я интересовалась им давно. С тех пор, как прочитала «Роковые яйца» и «Белую гвардию». Я почувствовала, что это совершенно особый писатель, хотя литература 20-х годов у нас была очень талантлива. Необычайный взлет был у русской литературы. И среди всех был Булгаков, причем среди этого большого созвездия он стоял как-то в стороне по своей необычности, необычности языка, взгляда, юмора: всего того, что, собственно, определяет писателя. Все это поразило меня…» По утверждению Елены Сергеевны, ни она, ни Михаил Афанасьевич первоначально не хотели идти в гости на масленицу 1929 года к художникам Моисеенко, но, в конце концов, оба пошли (Елена Сергеевна – во многом из-за ожидавшегося присутствия Булгакова): «В общем, мы встретились и были рядом. Это была быстрая, необычайно быстрая, во всяком случае с моей стороны, любовь на всю жизнь. Я поняла, что это моя судьба, несмотря на все, несмотря на безумно трудную трагедию разрыва. Я пошла на все это, потому что без Булгакова для меня не было бы ни смысла жизни, ни оправдания ее».
Но по воспоминаниям очевидцев, все это для Шиловской происходило далеко не в идиллических обстоятельствах. Елена Сергеевна писала: «Шиловский потребовал, чтобы Булгаков пришел к нему». Елена Сергеевна не слышала их разговора, так как муж не позволил ей присутствовать. Она спряталась неподалеку за воротами церкви, и видела, как Булгаков, «понурый и бледный», входил в их дом. Во время разговора Шиловский выхватил пистолет. Как должен был на это ответить Булгаков? Наверное, так, как передает Елена Сергеевна. Побледнев, сказал тихо и сдержанно: «Не будете же Вы стрелять в безоружного?.. Дуэль – пожалуйста!» То ли от этой угрозы, то ли оттого, что Шиловский заявил: в случае развода он детей не отдаст, – Елена Сергеевна и Булгаков расстались на 18 месяцев. Позже писатель одной из пяти своих жизненных «роковых ошибок» считал «робость и слабость» при выяснении отношений с Шиловским.
На время вынужденного разрыва с Шиловской пришлась короткая романтическая история между Булгаковым и Маргаритой Смирновой, которая потом, после публикации главного романа писателя, уверенно зачисляла себя в прототипы булгаковской Маргариты, обращая внимание, в частности, на сходство имен, предметов личных вещей и некоторые биографические детали.
Любовь Евгеньевна не рассматривала связь мужа с Шиловской всерьез, относя ее к числу тех многочисленных мимолетных увлечений, какое было, в частности, у Булгакова со Смирновой. Но с Еленой Сергеевной получилось иначе. Сама она рассказывала о дальнейшем: «Все-таки это была судьба. Потому что, когда я в первый раз вышла на улицу, то встретила его; и первой фразой, которую он сказал, было: «Я не могу без тебя жить». И я ответила: «И я тоже». И мы решили соединиться, несмотря ни на что». Сохранился отрывок письма к Шиловскому от Булгакова, датированный тоже 6 сентября 1932 годом: «Дорогой Евгений Александрович, я виделся с Еленой Сергеевной по ее вызову, и мы объяснились с нею. Мы любим друг друга так же, как любили раньше. И мы хотим пожениться…»
3 октября 1932 года Шиловские были разведены, а 4 октября был зарегистрирован брак между Еленой Сергеевной и Булгаковым. Сохранилась шутливая записка Михаила Афанасьевича, переданная в день бракосочетания на заседании в Художественном театре режиссеру В.Г.Сахновскому: «Секретно. Срочно. В 3 3/4 дня я венчаюсь в Загсе. Отпустите меня через 10 минут». Старший сын Шиловской Женя остался с отцом, а младший Сергей переселился с матерью к Булгакову, который полюбил его. Тем временем Булгакову нелегко далось прощание со второй женой, он чувствовал свою вину, и как мог, помогал Белозерской материально.
Разрыв с Белозерской не привел к большим переменам в жизни Булгакова. Сестры в Москве и братья в Париже встретили с пониманием изменения в судьбе брата. Не было больших перемен и в круге друзьях и знакомых. Елена Сергеевна писала: «У нас был небольшой круг друзей, были художники – Дмитриев Владимир Владимирович, Вильямс Петр Владимирович, Эрдман Борис Робертович. Это был дирижер Большого театра Мелик-Пашаев, это был Яков Леонтьевич Леонтьев, директор Большого театра. Все они с семьями, конечно, с женами. И моя сестра Ольга Сергеевна Бокшанская, секретарь Художественного театра, со своим мужем Калужским, несколько артистов Художественного театра: Конский, Яншин, Раевский, Пилявская. Это был небольшой кружок для такого человека, как Михаил Афанасьевич, но они у нас собирались почти каждый день…».
Именно в таких сложных личных обстоятельствах – и драматических, и радостных – Булгаков приступил к осуществлению своего главного произведения – будущего романа «Мастер и Маргарита». На различных рукописях Булгаков по-разному датировал начало работы над ним – то 1928-м, то 1929 годом. Скорее всего, в 1928 году роман был только задуман, а в 1929-м началась работа над текстом первой редакции. 8 мая 1929 года писатель сдал в издательство «Недра» главу «Мания фурибунда» из романа «Копыто инженера». В переводе с медицинской латыни название главы означало «мания ярости», и она примерно соответствовала по содержанию главе в окончательной редакции «Дело было в Грибоедове» (сохранился только первый лист черновика). Этой публикацией Булгаков рассчитывал немного поправить свое материальное положение, но глава в «Недрах» так и не появилась.
В марте 1930 года первая редакция будущего романа «Мастер и Маргарита» вместе с «черновиком романа о театре» и «черновиком комедии» была уничтожена Булгаковым. По свидетельству Белозерской, рукопись существовала в виде машинописи, хотя Любовь Евгеньевна не могла точно сказать, был ли роман в этой редакции фабульно завершен или нет. Образ будущей Маргариты в романе, как ей помнилось, присутствовал уже тогда, причем Любовь Евгеньевна утверждала, что это она «подсказала» героиню, чтобы уравновесить преобладание мужских персонажей (в сохранившихся фрагментах первоначальных черновиков этой «Маргариты» не было). Ранний вариант романа не предполагал в виде главных героев ни Мастера, ни Маргариту, появившихся в более поздних редакциях в середине 1930-х годов. Главной же побудительной причиной создания таких героев была сугубо биографическая – третья женитьба писателя. Ведь именно в Елене Сергеевне Булгаков, наконец, обрел возлюбленную, для которой в жизни главным было его творчество. И именно она, по мнению многих исследователей творческого наследия Булгакова, явилась главным прототипом героини «Мастера и Маргариты», и именно ей посвящен в романе гимн истинной любви: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!.. Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!».
С момента брака с Шиловской женщин в жизни Булгакова биографами более замечено не было. Елена Сергеевна стала единственной, любимой и была с писателем до конца его жизни. Она сама печатала под диктовку почти все произведения Булгакова 1930-х годов, а с 1 сентября 1933 года по просьбе мужа начала вести дневник, который явился одним из наиболее важных источников биографии Булгакова. В письме к родителям 11 сентября 1932 года она утверждала: «Полтора года разлуки мне доказали ясно, что только с ним жизнь моя получит смысл и окраску. Михаил Афанасьевич, который прочел это письмо, требует, чтобы я приписала непременно: тем более, что выяснилось с совершенной непреложностью, что он меня совершенно безумно любит».
14 марта 1933 года Булгаков передал жене доверенность на заключение договоров с издательствами и театрами на свои произведения, а также права на получение авторских гонораров, сохраненные ею и после смерти мужа как единственной наследницей писателя и владелицей его творческого архива. С этого момента Булгаков оказался буквально завален работой. Во МХАТе в качестве режиссера он был назначен в планировавшуюся постановку гоголевских «Мертвых душ», и ему заново пришлось писать текст инсценировки, премьера которой состоялась 28 ноября 1932 года. Были и другие работы. Булгаков сотрудничал с Московским передвижным санитарно-просветительным театром Института санитарной культуры, написал инсценировку «Войны и мира» по роману Льва Толстого для Большого драматического театра в Ленинграде и для Ленинградского Красного театра фантастическую пьесу о будущей войне – «Адам и Ева». Последней пьесой заинтересовался и Московский театр имени Вахтангова. Осенью 1931 года драматург прочел ее в театре, и присутствовавший на чтении глава Военно-воздушных сил Красной армии Я.И.Алкнис заявил, что пьесу нельзя ставить, так как по ходу действия гибнет Ленинград. После чего театры отказались от постановки «Адама и Евы».
В 1932 году Булгаков сочинил для театра-студии Завадского пьесу «Полоумный Журден» по известным комедиям Ж.-Б.Мольера, и тогда же по договору с издательством «Жургаз» написал биографию этого драматурга. В 1933-1934 годах он работал над новой редакцией пьесы «Бег» для МХАТа, написал комедию «Блаженство, или Сон инженера Рейна» для Ленинградского мюзик-холла и Московского театра сатиры. Но все эти проекты не получили практического завершения: книга была отклонена, пьесы не были поставлены. Несмотря на временные неудачи, Булгаков не прекращал работу над романом «Мастер и Маргарита», и личные обстоятельства в его жизни только благоприятствовали творческому процессу. В конце 1933 года нашел применение и своим актерским способностям. Профессия актера еще с юношеских дачных спектаклей привлекала Булгакова, и он исполнил роль Судьи на просмотре во МХАТе первых шести картин инсценировки Н.А.Венкстерн «Записок Пиквикского клуба» Диккенса. В 1934-1935 годах Булгаков играл в театре эту роль регулярно, а также принимал участие в радио-спектакле «Пиквикский клуб» во главе бригады коллег-актеров.
Главной для Булгакова в начале и середине 1930-х годов стала пьеса о Мольере – «Кабала святош». Начатая еще в октябре 1929 году, то разрешаемая Главреперткомом, то запрещаемая, она готовилась к постановке сразу в двух театрах. Название «Кабала святош» цензуре не понравилось, и было снято, чтобы не порождать ненужных аллюзий. 12 октября 1931 года Булгаков заключил договор о постановке пьесы с Ленинградским БДТ, а 15 октября – с МХАТом. Однако выход «Мольера» в Ленинграде был сорван рядом критических статей в местной прессе, написанных драматургом Всеволодом Вишневским, видевшем в Булгакове не только идейного противника, но и опасного конкурента. Во МХАТе судьба пьесы тоже сложилась не очень благополучно. Репетиции затянулись на пять лет, превратившись для актеров и режиссеров в изнурительный марафон. 5 марта 1935 года спектакль был показан Станиславскому, которому постановка не понравилась, но основные претензии основатель Художественного театра предъявил не к режиссуре или актерской игре, а к булгаковскому тексту. Станиславский отказался от репетиций, и за постановку взялся Немирович-Данченко. Премьера «Мольера» состоялась 16 февраля. Публике спектакль понравился, а драматургу – не очень. Пышные декорации и игра актеров во многом делали из «Мольера» пьесу на историческую тему. Казалось, все было хорошо, и ничего не предвещало катастрофу. Однако участь постановки была решена вне зависимости от мнений зрителей. 29 февраля 1936 года председатель Комитета по делам искусств при СНК СССР П.М. Керженцев представил в Политбюро записку «О «Мольере» Булгакова. Керженцев информировал вождей: «М. Булгаков писал эту пьесу в 1929-1931 годах, т.е. в период, когда целый ряд его пьес был снят с репертуара или не допущен к постановке… он хотел в своей новой пьесе показать судьбу писателя, идеология которого идет вразрез с политическим строем, пьесы которого запрещают. Несмотря на всю затушеванность намеков, политический смысл, который Булгаков вкладывает в свое произведение, достаточно ясен, хотя, может быть, большинство зрителей этих намеков не заметит. Он хочет вызвать у зрителя аналогию между положением писателя при диктатуре пролетариата и при «бессудной тирании» Людовика XIV».
Сталин предложение председателя Комитета по делам искусств одобрил, другие члены Политбюро – тоже. Было решено напечатать а центральных газетах статью по материалам Керженцева с осуждением «Мольера». Предвидя такой поворот событий, Булгаков дал мхатовской многотиражке «Горьковец» интервью «Он был велик и неудачлив», где утверждал: «Меня привлекла личность учителя многих поколений драматургов, – комедианта на сцене, неудачника, меланхолика и трагичного человека в личной жизни… Я писал романтическую драму, а не историческую хронику. В романтической драме невозможна и не нужна полная биографическая точность…»
Главный удар по спектаклю «Мольер» был нанесен 9 марта 1936 года, когда в газете «Правда» появилась написанная по указанию Политбюро редакционная статья «Внешний блеск и фальшивое содержание», повторяющая основные тезисы председателя Комитета по делам искусств Керженцева. «Мольер» в ней был назван «реакционной» и «фальшивой» пьесой, Булгаков обвинен в «извращении» и «опошлении» жизни французского комедиографа, а МХАТу вменялось в вину «прикрытие недостатков пьесы блеском дорогой парчи, бархата и всякими побрякушками». Руководители театра сами отказались от продолжения представлений. Пьеса успела пройти только семь раз. Повторилась история десятилетней давности, но время было другое: Станиславский уже не мог пригрозить уходом из театра, как ради постановки в 1926 года «Дней Турбиных», а сам вместе с Немировичем-Данченко снял спектакль. В своем дневнике 9 сентября 1936 года Елена Сергеевна отметила: «Из МХАТа М.А. хочет уходить. После гибели «Мольера» М.А. там тяжело: – Кладбище моих пьес».
Вскоре Булгакова пригласили на работу в Большой театр «консультантом-либреттистом». В письме к писателю Вересаеву 2 октября Булгаков излагал обстоятельства, приведшие его в Большой театр: «Из Художественного театра я ушел. Мне тяжело работать там, где погубили «Мольера». Тесно мне стало в проезде Художественного театра, довольно фокусничали со мной. Теперь я буду заниматься сочинением оперных либретто. Что ж, либретто так либретто!». Середина 1930-х была для Булгакова и временем обращения к творчеству обожаемого им Гоголя, и к биографии Пушкина. В январе 1937 года широко отмечалась траурная дата – сто лет со дня гибели поэта, и булгаковская инсценировка «Мертвых душ» с успехом шла в Художественном театре.
В 1934 году началась работа Булгакова над киносценарием по поэме Гоголя «Похождения Чичикова» совместно с кинорежиссером Иваном Пырьевым. Одновременно Булгаков заключил договор с киевской киностудией «Украинфильм» о создании сценария «Ревизора» совместно с режиссером Каростиным. Продолжалось его сотрудничество и с московскими театрами: для Театра сатиры он переработал пьесу «Блаженство» в другую пьесу, впоследствии получившую название «Иван Васильевич». А для театра имени Вахтангова Булгаков начал работу над пьесой о Пушкине, и позже, в 1938-1939 годах, написал для этого театра инсценировку «Дон Кихота» по роману Сервантеса. 24 июня 1937 года Булгаков получил письмо от художественного руководителя вахтанговского театра В.В. Кузы с предложением инсценировать «Дон Кихота». Драматург долго колебался, помня судьбу предыдущих пьес. Но он решился, и летом 1938 года первый вариант пьесы был написан. Это произошло в Лебедяни, маленьком городке в верховьях Дона. Булгаков туда приехал на отдых к Елене Сергеевне, бывшей там со своими детьми после напряженнейшей работы над машинописной редакцией «Мастера и Маргариты». Писатель каждый день отправлял в Лебедянь открытки и письма, в одном из которых признавался: «Передо мною 327 машинописных страниц (около 22 глав). Если буду здоров, скоро переписка закончится. Останется самое важное – корректура, большая, сложная, внимательная, возможно, с перепиской некоторых страниц. «Что будет?» – ты спрашиваешь? Не знаю. Вероятно ты уложишь его в бюро или в шкаф, где лежат убитые мои пьесы, и иногда будешь вспоминать о нем.
Впрочем, мы не знаем нашего будущего… Свой суд над этой вещью я уже совершил, и если мне удастся еще немножко приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной во тьму ящика. Теперь меня интересует твой суд, а буду ли я знать суд читателей, никому не известно».
В Лебедяни Булгаков пробыл с 26-го по 21-е июля. По договору с театром спектакль должен был выйти к 1 января 1940 года, но до премьеры, осуществленной 8 апреля 1941 года, драматург не дожил. Два театра успели сделать премьеры пьесы раньше вахтанговцев. Театр имени Островского в Кинешме 27 апреля 1940 года – всего полтора месяца спустя после смерти Булгакова, и в конце января 1941 года – Театр имени Пушкина в Ленинграде с Николаем Черкасовым в главной роли. Напечатана пьеса была только в 1962 году.
Последней пьесой Булгакова стал «Батум» («Пастырь»), о молодых годах Сталина. Писатель так излагал историю создания пьесы сестре Наде: «1. «Солнечная жизнь». 2. Образ вождя. Романтический и живой… Юноша…» Надежда Земская (Булгакова) по-своему предавала собственные слова брата: «А знаешь, как я хотел себе строить солнечную жизнь?»
Впервые о том, чтобы построить себе «солнечную жизнь» благодаря написанию пьесы о Сталине, драматург стал думать после генеральной репетиции «Мольера». 7 февраля 1936 года Елена Сергеевна записала в дневнике: «Миша окончательно решил писать пьесу о Сталине». Но в связи с неудачей «Мольера» и уходом Булгакова из Художественного театра замысел был приостановлен, однако вновь вернуться к пьесе драматурга побудил тот же МХАТ. 9 сентября 1938 года его посетили представители литчасти театра П.А.Марков и В.Я.Виленкин, которые просили забыть старые обиды и написать новую пьесу на современную тему. Такой пьесой мхатовцы видели пьесу о Сталине - она была им необходима в преддверии празднования 60-летия вождя, которое должно было состояться 21 декабря 1939 года. 24 июля 1939 года пьеса (договор на которую был подписан еще 15 июня) была закончена. Все, кому Булгаков читал пьесу, ее хвалили (храбрецов ругать произведение о Сталине не было), Главрепертком и руководство Художественного театра встретили написанное на «ура». У Булгакова было дурное предчувствие от этих первых восторгов. И оно сбылось: драматические, а потом и трагические события не заставили себя ждать. 14 августа он вместе с женой во главе «бригады» мхатовцев выехал в Грузию для сбора в Батуми и Тбилиси материалов (грузинский фольклор, пейзажные зарисовки для декораций) к постановке пьесы. Через два часа после отбытия из Москвы, в Серпухове, на имя Булгакова в вагон принесли телеграмму директора театра Г.М. Калишьяна: «Надобность поездки отпала возвращайтесь в Москву». От полученного морального удара у Булгакова обострились симптомы наследственной почечной гипертонии – нефросклероза, что привело к резкому ухудшению зрения и общему недомоганию. 17 августа 1939 года к нему на квартиру пришли руководящие деятели МХАТа В.Г.Сахновский и В.Я.Виленкин. Согласно записи Е.С.Булгаковой, Сахновский заявил, что «театр выполнит все свои обещания, то есть – о квартире, и выплатит все по договору».
Дело в том, что МХАТ, агитируя Булгакова писать пьесу о Сталине, прельстил его обещанием добиться лучшей квартиры – «квартирный вопрос» волновал писателя до конца жизни. Выполнить это обещание театр не успел, а деньги по договору честно выплатил. Сахновский также сообщил: «Пьеса получила наверху резко отрицательный отзыв: нельзя такое лицо как И.В. Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать. Наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым, как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе».
Немного оправившись от несостоявшейся поездки в Грузию, 10 сентября 1939 года Булгаковы поехали отдохнуть в Ленинград. Здесь писатель вновь почувствовал внезапную потерю зрения. Он вернулся в Москву, где врачи установили острый гипертонический нефросклероз. Булгаков, вспомнив смертельную болезнь отца, сразу осознал безнадежность своего положения. С 18 ноября по 18 декабря Булгаков находился в правительственном санатории в Барвихе, где его состояние временно улучшилось. Драматург даже попытался вернуться к задуманной им еще в мае 1939 года пьесе «Ласточкино гнездо» – тематическое продолжение «Батума», которое могло бы составить с ним дилогию о Сталине. В задуманном драматургическом действии главными героями должны были стать затравленный опальный писатель, пытающийся с помощью конъюнктурной пьесы добиться, чтобы его впустили в «версальские залы», и соблазняющий его всесильный чин НКВД Ричард Ричардович. Но это герою «Ласточкиного гнезда» не удавалось: всесильный Ричард кончал с собой, разоблаченный «человеком с трубкой» – Сталиным, а писатель оставался у разбитого корыта.
Конец 1939-го – начало 1940-го годов для Булгакова были творческими, несмотря на прогрессирующую болезнь. В Ленинграде в составе третьего тома собрания сочинений Мольера вышла пьеса «Скупой» в булгаковском переводе. В это же время писателем велась усиленная правка машинописного варианта романа «Мастер и Маргарита». Именно тогда из романа вычеркивались старые и вписывались новые сюжеты и отдельные сцены, а сам роман приобрел уже известную теперь завершенность и фабульную структуру. Исчезли прежние названия начала-середины 1930-х годов – «Консультант с копытом», «Великий канцлер», «Князь тьмы», – утвердилось окончательное заглавие – «Мастер и Маргарита». Внесение поправок умирающей писатель делал до 13 февраля 1940 года – всего лишь за месяц до своей кончины. Окончательно ослепший, он продолжал диктовать исправления Елене Сергеевне. Правка остановилась на словах Маргариты: «Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?» …
8 февраля ведущие артисты МХАТа В.И.Качалов, А.К.Тарасова, Н.П.Хмелев обратились с письмом к Сталину через А.Н. Поскребышева, и сообщили сталинскому секретарю о тяжелой болезни Булгакова и резком ухудшении его состояния: «Трагической развязки можно ожидать буквально со дня на день. Медицина оказывается явно бессильной, и лечащие врачи не скрывают этого от семьи. Единственное, что, по их мнению, могло бы дать надежду на спасение Булгакова, – это сильнейшее радостное потрясение, которое дало бы ему новые силы для борьбы с болезнью, вернее – заставило бы его захотеть жить, – чтобы работать, творить, увидеть свои будущие произведения на сцене. Булгаков часто говорил о том, как бесконечно обязан Иосифу Виссарионовичу, его необычной чуткости к нему, его поддержке. Часто с сердечной благодарностью вспоминал о разговоре с ним Иосифа Виссарионовича по телефону десять лет тому назад, о разговоре, вдохнувшем тогда в него новые силы. Видя его умирающим, мы – друзья Булгакова – не можем не рассказать Вам, Александр Николаевич, о положении его, в надежде, что Вы найдете возможным сообщить об этом Иосифу Виссарионовичу».
После визита Фадеева 15 февраля, Елена Сергеевна записала в дневнике: «Разговор вели на две темы: о романе и о поездке Миши на юг Италии, для выздоровления». Похоже, давнишняя и нереализованная мечта о заграничной поездке теперь могла бы стать действительностью, но больному писателю уже не суждено было ее осуществить…
Булгаков умирал долго и мучительно. Перед смертью он вспомнил о своей первой любви — о женщине, с которой он обошелся не лучшим образом и вину перед которой ему хотелось искупить, — о Татьяне Николаевне Лаппа.
Она, судя по всему, добрые чувства и даже любовь к Булгакову сохранила до самого конца. Татьяна позже вспоминала: «Крешков (второй муж) ревновал меня к Булгакову; порвал его рукописи, кричал – «Ты его до сих пор любишь!»... Однажды, когда я ездила к сестре, Крешков открыл стол и все, что было связано с Булгаковым, уничтожил. Документы, фотографии... все». По утверждению Лаппы, в марте 1940 года они со вторым мужем собирались приехать в Москву, но из-за плохой погоды перенесли поездку на апрель: «И вдруг мне Крешков газету показывает - Булгаков скончался. Приехала, пришла к Леле (сестре писателя Е. А. Булгаковой). Она мне все рассказала, и что он меня звал перед смертью... Конечно, я пришла бы. Страшно переживала тогда. На могилу сходила». Очевидно, перед смертью Булгаков хотел попросить прощения у Татьяны, которая провела с ним самые тяжелые годы его жизни.
4 марта 1940 года Елена Сергеевна зафиксировала в дневнике одно из последних высказываний Булгакова: «Я хотел служить народу… Я хотел жить в своем углу… Я никому не делал зла…». Булгакова вспоминала и самые последние слова мужа: «Он дал мне понять, что ему что-то нужно, что он чего-то хочет от меня. Я предлагала ему лекарство, питье – лимонный сок, но поняла ясно, что не в этом дело. Тогда я догадалась и спросила: «Твои вещи?» Он кивнул с таким видом, что и «да» и «нет». Я сказала: «Мастер и Маргарита»? Он, страшно обрадованный, сделал мне знак головой, что «да, это». И выдавил из себя два слова: «Чтобы знали, чтобы знали».
Булгаков умер 10 марта 1940 года. Через 20 лет Елена Сергеевна писала о Михаиле Афанасьевиче: «Он умирал так же мужественно, как и жил… не всякий выбрал бы такой путь. Он мог бы, со своим невероятным талантом, жить абсолютно легкой жизнью, заслужить общее признание. Пользоваться всеми благами жизни. Но он был настоящий художник – правдивый, честный. Писать он мог только о том, что знал, во что верил. Уважение к нему всех знавших его или хотя бы только его творчество – безмерно. Для многих он был совестью. Утрата его для каждого, кто соприкасался с ним, – невозвратима».
Организацию гражданской панихиды и похорон взял на себя Литфонд Союза писателей с привлечением МХАТа и ГАБТа, последнего места работы Булгакова. 11 марта состоялась гражданская панихида в здании Союза советских писателей на Поварской улице. Перед панихидой московский скульптор С.Д. Меркуров снял с лица покойного посмертную маску.
Похороны по завещанию писателя прошли без церковного отпевания и музыки. Тело Булгакова было кремировано. Елена Сергеевна записала в специальной тетради «Март 1940 года»: «У крематория масса машин, очень много мхатовцев, из Большого театра, литературно-артистическая интеллигенция. На гроб возложила цветы О.Л.Книппер-Чехова. Речь говорил Сахновский…»
Сахновский, в частности сказал: «Непреодолима потребность Художественного театра выразить всю глубину признательности, который он испытывает к Михаилу Афанасьевичу… Михаил Афанасьевич был для нас не только близким человеком, он был тем драматургом, встречи с которым в Художественном театре не так уж часты. Значительность этих встреч вряд ли мы можем оценить полностью теперь, трудно оценить и потом, что перед нами его образ как человека – и как человека мы его утратили… Но Художественный театр знает, что искусство сильнее смерти – и для нас Михаил Афанасьевич есть подлинный рыцарь искусства. Мы видим его для нас как художника сложного, острого, мудрого, доброго. И его утрата для нас, конечно, необыкновенно тяжела. Но мы не прощаемся с ним, не расстаемся…» И последняя запись Елены Сергеевны: «После речи Сахновского гроб опустился. Толпа, что очень поражало, была сплошь интеллигентная. Будто бы был мой муж-военный (Е.А. Шиловский). Передавали разговор: вот, наконец, культурные похороны…»
Во время похорон зазвонил телефон. Звонили из секретариата Сталина: «Правда ли, что умер товарищ Булгаков?» – «Да, он умер». На другом конце провода помолчали и осторожно положили трубку. Далее последовали внешне разрозненные события, связь между которыми видна лишь сегодня.
15 марта в «Литературной газете» появились фотография и некролог: «Умер Михаил Афанасьевич Булгаков – писатель очень большого таланта и блестящего мастерства…» Подпись одна, коллективная – «Президиум Союза советских писателей». Тогда же глава ССП Александр Фадеев, отсутствовавший на похоронах, прислал Булгаковой неожиданно смелое, прочувствованное письмо, как и напечатанный некролог, написанное сердечно, и не казенно. Там были такие строки: «… Мне сразу стало ясно, что передо мной человек поразительного таланта, внутренне честный и принципиальный и очень умный – с ним, даже с тяжело больным, было интересно разговаривать, как редко бывает с кем. И люди политики, и люди литературы знают, что он – человек, не обременивший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью, что его путь был искренен, органичен, а если в начале своего пути он не все видел так, как оно было на самом деле, то в этом нет ничего удивительного. Хуже было бы, если бы он фальшивил».
Анна Ахматова, давнишний друг Булгакова и его семьи, узнав о смерти писателя, написала стихи в его память. Там есть такие строки:
Вот это я тебе, взамен могильных роз, Взамен кадильного куренья; Ты так сурово жил и до конца донес Великолепное презренье. Ты пил вино, ты как никто шутил И в душных стенах задыхался, И гостью страшную ты сам к себе впустил И с ней наедине остался. И нет тебя, и все вокруг молчит О скорбной и высокой жизни, Лишь голос мой, как флейта, прозвучит И на твоей безмолвной тризне. О, кто поверить смел, что полоумной мне, Мне, плакальщице дней погибших, Мне, тлеющей на медленном огне, Всех потерявшей, все забывшей, - Придется поминать того, кто, полный сил, И светлых замыслов, и воли, Как будто бы вчера со мною говорил, Скрывая дрожь смертельной боли.
Прах Булгакова был похоронен на Новодевичьем кладбище неподалеку от могил Чехова и известных актеров МХАТа. Там же позже была похоронена его супруга Елена Сергеевна.
В 2000 году писателем и литературным критиком Игорем Золотусским был снят авторский фильм, посвященный жизни и творчеству Михаила Булгакова. Обратившись к двум гениальным произведениям писателя «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита», автор фильма показал трагические сломы в мировоззрении Булгакова, связав их с историческими катаклизмами ХХ века. Особая уникальность фильма заключается в показе редких кадров кинохроники и неординарном видении судьбы писателя.
Текст подготовила Татьяна Халина
Использованные материалы:
Краткая биографическая хроника жизни и творчества М.А. Булгакова. Литературно-мемориальный музей Михаила Афанасьевича Булгакова. Булгаковская Энциклопедия Виленский Ю. Г. Доктор Булгаков / Под ред. Т. И. Борисовой — Киев: Здоровье, 1991. Громов Евгений. Сталин. Власть и искусство. М.: Республика, 1998. Сталин И. Сочинения. М.: 1951. Том 12 (встреча с группой украинских писателей 12 февраля 1929 г.). С. 112. В издании 1949 г. см. т. 11. В.Лосев, Л.Яновская, Дневник Елены Булгаковой
