Кожушаная Надежда Павловна

Писатель, сценарист




Надежда Кожушаная (Ямшанова) родилась 15 марта 1952 года в Свердловске. Ее отец - главный инженер лаборатории завода «Уралмаш» - Ямшанов Павел Иванович, а мама - металлург, преподаватель техникума Ямшанова Глафира Михайловна.

Надя была единственным ребенком в семье. В три года отец посадил ее за пианино, а позднее, в музыкальной школе, оказалось, что у девочки абсолютный музыкальный слух.

Отец Нади - аскетичный, строгий человек, обладал тонким художественным вкусом. Его библиотека и большая коллекция альбомов по искусству сформировали Надин вкус и воображение. Павел Иванович сам сочинял стихи и сказки, которые зачитывал Наде и ее друзьям.

С детства у Нади было много разных друзей. Она была первой в компаниях и любила помогать. Семья Нади жила в достатке, иногда Надя этого даже стеснялась. Она любила гостей, веселила их, кормила и помогала одноклассникам готовить уроки.

Сама Надя училась только на «отлично». Это было вызвано требовательностью родителей, особенно матери, по мнению которой даже четверки в учебе дочери были не допустимы.

Когда Наде было восемь лет, ее родители разошлись. В дальнейшем, мотив одиночества прослеживался во всем ее творчестве. Она очень любила отца, и в течение многих лет приходила к нему каждый день, иногда с друзьями.

Мать Нади, Ямшанова Глафира Михайловна, была так же яркой личностью, имела актерский и режиссерский талант, но жизнь с матерью была для Нади большим испытанием.

Надя с удовольствием и большим остроумием всегда играла в школьном театре, ее артистичная натура проявлялась в любой компании. Позже актерские способности они применяла при написании диалогов в сценариях, проигрывая диалог каждого персонажа, переживая все сюжеты и сцены с позиций своих героев.



В 1968 году Надежда поступила в Уральский Государственный Университет на филологический факультет. К этому времени она уже закончила музыкальную школу, свободно играла на фортепиано, гитаре, аккордеоне и балалайке, могла определить на слух ноту любого инструмента, звучащего в симфоническом оркестре, и подбирать на слух любую мелодию. Она часто удивляла слушателей этим талантом.

В студенческом театре Надежда участвовала в спектаклях, как исполнитель главных ролей, иногда как аккомпаниатор.



Во время учебы в университете она решила, что хочет стать композитором. И хотела бросить университет и поступить в консерваторию. Но мать Нади не позволила ей этого сделать, и они договорились о том, что лишь закончив филологическое образование, Надежда сможет решать свою дальнейшую судьбу.

В университете Надя писала пьесы, рассказы и даже романы. Изучая классику мировой литературы, перечитывая классику русской литературы, Надежда поняла, что не хочет подражать никому из известных писателей. Она хотела создавать что-то новое.

После окончания университета Наде предложили поступать в аспирантуру, но только после работы в сельской школе по распределению. Иногда выпускникам удавалось избежать подобного распределения, но Надя поехала вопреки всем отговорам. В деревне Кунары Свердловской области она отработала один учебный год. А после этого - одно лето в местном летнем пионерском лагере воспитателем. Преподавать в деревне пришлось сразу несколько предметов, основными были русский язык, литература и пение. Дети ее обожали. В деревне было крайне тяжело но, по ее словам, спасала пластинка Эдит Пиаф.

У Нади было множество друзей в разных сферах искусства, поклонников и единомышленников, некоторые приезжали к ней в гости в деревню. Она ездила в Москву, где познакомилась со своим будущим мужем, студентом Московского архитектурного института - Борисом Кожушаным. Он приезжал к ней в деревню, где Борис и Надя поженились, и после чего Борис забрал Надежду из деревни, и они поселились в Москве.



В Москве Надежда продолжала писать - пьесы и рассказы. Произведения, которые в тот период писала Надежда, она зачитывала вслух друзьям. Актеры и режиссеры разбирали тексты, передавали их друзьям. Многие тексты так и остались на руках и были утеряны. Перепечатывая тексты, Надежда всегда одновременно правила их, проигрывая, озвучивая вслух и совершенствуя, как стихи.

Какое-то время Надежда Кожушаная работала табельщицей в строительном управлении. Подруга детства Нади, Оксана Черкасова так рассказывала в телевизионном интервью о Надиной работе: «Надя приходила с работы - это был вечер юмора! Она рассказывала и показывала в лицах всех персонажей. Сколько она рассказов написала! Сколько пьес придумала!»

Именно Оксана Черкасова в это время училась в Москве на Высших курсах сценаристов и режиссеров, на режиссера анимационных фильмов, а ее преподавателем был Юрий Норштейн. Оксана и рассказала Наде о курсах, так возникла идея Наде стать сценаристом. И Надя решила поступать на курсы.

При поступлении был очень большой конкурс. По словам преподавателя, Людмилы Голубкиной, на собеседовании Надежда говорила очень спокойно, даже излишне подробно. Она расположила к себе всех членов комиссии своим рассказом под названием «Раз в неделю по субботам». Прототипом главного героя в рассказе является ее отец, Павел Иванович Ямшанов.

Надежду приняли, а ее преподавателями были Семен Лунгин, Людмила Голубкина и Паола Волкова. Тогда же она и подружилась с Валерием Фридом.

Сценарная деятельность Надежды начинается в 1983 году, когда ей был написан первый сценарий «Последняя игра в куклы», не реализованный до сих пор.

Тогда же режиссером Александром Зельдовичем был поставлен первый короткометражный фильм на основе литературной работы Надежды Кожушаной - «Прогулки по ночному городу».

В период до 1987 года Надеждой было написано еще 6 нереализованных, так и не получивших воплощение на экране работ, и три сценария, нашедший свое киноотражение в короткометражных и анимационных фильмах.

в 1987 году появилось «Зеркало для героя». Фильм о конфликте поколений и уважении к отцам принес даже не уважение, а скорее некоторую стабильность. О Кожушанной стали говорить: «Это Надежда Кожушаная. Она – кинодраматург».



Но Надежда оставалась ребенком, складывающим кубики слов, заставляя смотрящих на эту игру взрослых умиляться. После «Зеркала для героя» появилась знаковая лента «Муж и дочь Тамары Александровны», а после, в 1991-м - «Нога» и «Прорва». Погружение в афганский синдром, стыдливо замятую войну, которого не выдержал режиссер фильма Никита Тягунов, покончив с собой.



На одном из просмотров фильма «Нога», вспоминая постановщика Никиту Тягунова, она закончила: «Вам плакала Надежда Кожушаная». Но Кожушанная не была плакальщицей. Она была сострадалицей. Вспоминала случай из своей юности: к ним в дом пришел парнишка, вернувшийся с полуострова Даманского. Его прошило автоматной очередью. Она выплакала все слезы, сострадая ему. Забросила учебу, первую любовь, чтобы ходить с ним в больницу и просто гулять. Когда отказалась выйти за него замуж, парень ее избил. С тех пор она не перестала сострадать. По своей воле «по уши влезла» в Афганистан. «У меня есть пять знакомых убийц, несколько знакомых уголовников, воров. Много алкоголиков. Большая компания «групповых насильников». Они уважают меня, потому что я умею слушать».



Надя сама исполнила в «Ноге» эпизодическую роль врача. Исполнила так пронзительно, как вряд ли сумел бы выразить кто-то еще. Написать сценарий, основанный на подобном материале, было для Нади героическим сверхусилием. Для того, чтобы осуществить такой рискованный замысел, ей неизбежно пришлось имплантировать себе чужую боль и сделать ее своей.



После фильма она стала прятаться от «афганцев», которые считали ее своей: «Я женщина, у меня мало нервов». Она узнала слишком много, а это знание не прибавляет силы; наоборот, оно разрушает. Надежда говорила, что жива, возможно, только потому, что у нее есть дочь.

Потом была написана сентиментальная и ветреная «Прорва» для Ивана Дыховичного - история неожиданной любви весьма неоднозначной женщины и молчаливого грузчика, история настоящего писателя внутри политической машины, история людей… А людей Надежда любила. А потом был снят один короткометражный фильм, один документальный и несколько анимационных.

Друзья рассказывали о Надежде: «У нее было бледное, какое-то обостренно-болезненное, почти нездешнее лицо. И вопреки всему от этой женщины нельзя было отвести глаз. Иногда она смеялась. Это был очень странный, почти неуместный смех, никак не вязавшийся ни с теперешним обликом, ни с душевным состоянием Нади. И только позднее начинаешь сознавать, что у ее смеха совсем другое внутреннее устройство и иное предназначение. То была краткая передышка от боли».

Надежа Кожушаная умерла 15 января 1997 года.



В том же году она стала заслуженным деятелем искусств Российской Федерации – видимо, только ее смерть дала понять, что пора, что действительно заслужила.

Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Материалы сайта www.russiancinema.ru
Материалы сайта «Википедия»


Юрий Норштейн рассказывал о Надежде Кожушаной:



«Сначала была легенда про Надю. Я видел фильм «Нога» по ее сценарию. А моя студентка, прекрасный режиссер, Оксана Черкасова дружила с Надей. Очень много и точно рассказывала о ней, так что я был наслышан.

А потом… стою я в раздевалке Союза кинематографистов и вдруг слышу сзади голос, явно обращенный ко мне: «О-о! Это мой любимый человек!!» Смотрю и почему-то сразу понимаю, что это Надя, хотя раньше мы не виделись.

В тот раз мы так и просидели весь вечер в фойе. На показ мультипликаций, который проходил тогда, и не попали. Сидели, разговаривали, пили вино.

Какое странное обстоятельство: виделись мы с Надей всего один день. Да какой там день! — несколько часов. Потом полгода разгово?ров по телефону…

Мы сразу поняли друг друга. А дальше, о чем говорить? Обо всем! Что нас окружает, какой жизнью мы живем, о работе. И не было с ней никаких реверансов.

Звонила она обычно ночью, взахлеб рассказывала о своих планах и подвигах — сценарных и жизненных:

-Ой, Вы не спите?

-Надя, конечно, не сплю.

-Ах, это хорошо! А у меня…

И шел целый поток, целый разворот…

В Наде меня прежде всего подкупило какое-то удивительное благородство, я бы сказал, рыцарство. Вообще, это странно: женщина — и рыцарство… А вот у нее было что-то от рыцарства ребенка. Девочки. Которая может, например, будучи совсем маленькой, защищать своего друга. В Наде была такая невероятная отвага.

Для талантливого человека нужно очень немного, чтобы сочинить драму. Таков дар поэта. Ему не нужно проживать жизнь, ему уже все ведомо, все открыто… У меня такое ощущение, что Надя и в двенадцать лет могла писать все то, что писала потом, только на другом материале и другим языком.

Мне кажется, что у Нади была свобода такого плана, когда появляется ощущение надмирности, парения. И плата за эту свободу взимается соответствующая. Во-первых, человек забирается на такие высоты, что… А еще — он начинает понимать, и в этом понимании становится свободным. И с таким ощущением ничто не может сравниться! Это же не свобода резать кресла где-нибудь в метро: мол, я получил свободу, и теперь мне все дозволено — хамить, грабить, убивать, нанимать киллеров… Тут человек становится свободен по-иному. Он становится свободен и знании, в постижении вещей. Что Надя не терпела? Предательства — на этом для нее человек заканчивался. Еще — суетность. Суетность в творчестве. К этому она могла отнестись снисходительно, может быть, даже сочувственно, — но только за пределами своей работы.

Дома Надя была прикрыта, но дело в том, что она нигде не могла быть прикрыта. Ни за какими редутами, ни при каких обстоятельствах. Поскольку неизбежность взрыва она несла в себе, и никакие прикрытия ей не помогли бы. Это — как мина замедленного действия, которую никому не дано обезвредить.

Мне кажется, мультипликация давала Наде даже большую свободу, чем кино. Мультипликация не ограничена ничем, кроме нравственности. Искусство есть только там, где сочетается реальность с фантазией, и здесь Надя не была ограничена ничем. Хотя в мультипликации сценарий — это некая штурманская карта, а не основа всей работы. Пути все равно выбирает художник-режиссер. И Надя это очень хороню понимала. Она как раз не настаивала: «это мое», «только так», «тут ты отклонился»… Она человек была в этом смысле широкий, что опять-таки говорит о ней как о человеке одаренном. А за «своих» она всегда очень переживала. Я помню, ребята мне показывали материал. Они — талантливые, по-этому с ними я был откровенен. Через некоторое время звонит Надя: «Вы моих видели?». «Видел». «Навешали им?..». И тут она спокойно и доходчиво, без полутонов, определила, что им нужно навешать. Она не могла быть злобной. Но Надя в момент творчества — это Орлеанская дева. В этом она, конечно, была абсолютно бескомпромиссна. Тут стоял вопрос жизни и смерти. И ничего другого. В эту топку клалось все — всю свою цепочку душевную она туда вкладывала.

О любимых людях она говорила не иначе как «мой любимый». «Мой Фрид». Фрид был для нее больше, чем учитель. Он был для нее все. Больше чем мастер, у которого она училась, — я даже не знаю, училась ли она у него? Она просто его обожала. И его судьбу. Фриду выпала такая судьба, которая сама высекала в нем — именно в нем — те искры, что в другое время, может, и не выбились бы… Вот почему, я думаю, Надя в нем любила все. Почти хрестоматийно: «она его за муки полюбила», но за муки, которые человек несет достойно, а если еще и с чувством юмора, тогда… Надя абсолютно в этом растворялась.

Надя была ребенок. Но ребенок, который покровительствует мужчинам. У меня такое впечатление, что она была сильнее мужчин. Она относилась к ним очень нежно — считала, что мужчины нежнее женщин. Манерное, поэтому мужчины ее принимали в свой круг, сами так опекали и оберегали.

Вот ведь и жизнь короткая, а все-таки Надя — счастливый человек! Она сделала то, что хотела. Она не сделала всего, на что была задумана, но то, что она могла в свои годы, она исполнила».


Интервью с Надеждой Кожушаной:

«Бывшая лимитчица на большой дороге».

Надя, вы пишете киносценарии про мужчин и женщин, но вы и сама — героиня ненаписанного сценария. Откуда в вас такая степень концентрации боли и сострадания? Понятно, что всякий человек пишет собой…

- Дано. И я очень счастлива. Потому что, действительно, ни разу не написано что-то впроброс, так, шутя, хотя я люблю пошутить. Нет, если за что-то берусь…

До полной гибели всерьез?..

- Абсолютно. До полной гибели, до битья о стену, до криков на улице, истерики, бедная семья шарахается… Драматург - это ужасно. Драматургия - это насилие. Приходится придумывать человека, полюбил - и сразу надо ставить в невыносимые, или невероятные, или смешные ситуации.

В вас есть одна поразительная и бесконечно ценная черта: для вас нет никакого дна. В обоих смыслах этого слова.

- Я вообще-то филолог… слово «дно» - смотря как его понимать. То есть в страсти дна, по-моему, нет, в смерти - нет. Там (показала рукой на небо) - точно нет.

Я говорю и в том смысле, в котором у Горького: дно жизни. Для вас его нет, вы совершенно не брезгливы…

- Я прожила пятнадцать лет в коммуналке, где и пили, и муж жену рубил топором, чего там только не было! Вы знаете, вот эти алкаши наши, каждый - планета, комета, о нем можно написать роман, почему нет! А в то же время вот, ужинала, например, в римском сенате…

Как это было?

- Я была в Риме на конференции с хорошей компанией. Мы считались почему-то противники Горбачева. Из женщин нас было трое: Галина Старовойтова, Таня Карягина и я. Из писателей: Сергей Залыгин, Борис Васильев и я. Из журналистов помню Лена Карпинского. Ах, какой красивый человек! Философ Мераб Мамардашвили был…

Вы, значит, принимаете участие в политике?

- Как же, вот сейчас все брошу и… Да нет! Меня пригласили, чтоб я рассказала о женщинах. Я рассказала, как была лимитчицей.

А как вы были лимитчицей?

- Я вышла замуж зачем-то…

Как зачем, он вас любил!

- Нет, потому что сначала надо было прописаться в Москве, а потом выходить замуж. Я же не москвичка, я же с Уралмаша. Приехали в Москву, он заканчивал учиться, а я болталась. Устроишься работать по лимиту - получишь прописку. По лимиту не брали людей: у которых есть дети, женатых, с высшим образованием, тех, кто сидел в тюрьме и кто в сумасшедшем доме. Неслабый наборчик, да? Одинаково, что высшее образование, что тюрьма. У меня два недостатка: высшее образование и муж-красавец, так скажем, архитектор, он сейчас начальник мастерской зачем-то, ну, ладно, это его дело. И все, и нам пришлось развестись. Сделали фальшивую трудовую книжку, что у меня нет высшего образования, я устроилась табельщицей в СУ-62 треста «Строитель». То есть я табелировала. Хорошее слово «табелировала», а? За семьдесят пять рублей в месяц. Мне сказали: пока не родишь, обратно не женись. Я родила дочку, получила комнату и прописку как мать-одиночка. И вот тогда мы поженились. То есть была фиктивной лимитчицей. Я писала пьесы, дружила с ГИТИСом… Вот вы говорите: дно. Нет, мне кажется, это диапазон, у которого нет рамок. Мне очень повезло в этом отношении, родители с детства учили музыке, у меня музыкальное образование, я рисую. А все друзья — шпана. Они приходят, и я им играю на пианино…

Да, вещь потрясающая. Вы написали весь Афган в этом сюжете, всю философию войны, смерти, жестокости, нежности, любви, все парадоксально, вывернуто, все опять-таки в предельных состояниях…

- Спасибо, я очень люблю этот фильм. Я знаю афганцев. У меня друг, он сейчас писатель, служил в Афганистане восемь месяцев, не получил ни одного ранения, только заработал циклотомию, это шизофрения, которая не лечится, красавец, умный, взрослый. Мужик настоящий. Учился со мной на курсах сценарных. И вдруг стал ко мне вязаться. А это был 82-й год, то есть вообще нельзя было говорить ничего, они же писали расписку о неразглашении. И вот он стал за мной ходить. А я думаю, что он будет со мной делать, мне интересно…

Вы такая храбрая?

- Нет, я знаю, что не допущу пошлости. Не брезгливая, но грязь зачем? И он меня завел вначале в рюмочную, мы выпили по столечко водки, а потом пошли на курсы, в курилку. Он достал бутылку водки опять, влил в глотку и стал мне рассказывать про Афган. Он сказал: я тебя выбрал. Ох, как они мечтали, чтоб их ранили в левую руку! Я говорю: напиши, что ты в себе носишь это! Не пропустят.

Это было до вашего фильма?

- Ну, да. Я и за «Ногу» взялась из-за него, во-первых, и потому что нельзя, во-вторых.

Сейчас вы пишете: не могу больше. Не можете, а потом опять…

- Нет, про это я не могу больше. Я слишком много знаю вещей, которых нельзя ни записать, ни показать…

Что вы думаете, с вами будет?

- Я хочу работать. Я хочу побеждать, абсолютно честно. Я не терплю ничью. Лучше проиграть или победить.

Вы себя ощущаете представителем народа?

- Народа? Нет. Поколения — да. Не знаю… Хотелось бы быть представителем искусства, а почему нет?

Она уже им является.

В одном из своих лирико-публицистических текстов она написала: «Говорят, что мужчина создан для войн. Думаю, это неправда. Мужчина нежнее женщины. Потому что мужчина - не рожает… Ненавижу Афганистан. Знать не хочу. Все. Тема закрыта».

Она приступила к работе над фильмом о Чечне.

А через полгода внезапно умерла.

Текст подготовила Ольга Кучкина





15 марта 1952 года – 15 января 1997 года