Актёр, кинорежиссёр, звукорежиссёр, художник-декоратор, педагог и журналист Народный артист РСФСР (1991)
Потомственный князь Леонид Оболенский в титрах фильма "Звезда пленительного счастья" обозначен как консультант по этикету. Он пришел в кино 17-летним юношей, провёл в нём 72 года жизни, был педагогом ВГИКа, другом и соратником Льва Кулешова, Сергея Эйзенштейна, Всеволода Пудовкина, а также обаятельнейшей и удивительнейшей Личностью.
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Блестящий чечеточник в московском театре "Кривой Джимми", упоительно гибкий эксцентрический актер фильмов "Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков", "Потомок Чингисхана", "Праздник святого Йоргена", постановщик знаменитых "Кирпичиков"... Мастер, который ставил танцы для спектакля Мейерхольда "Великолепный рогоносец", был ближайшим сотрудником Льва Кулешова и совратил в кино Сергея Эйзенштейна. Который первым привез из Германии звуковую аппаратуру для нашего кино и стал первым советским звукооператором. Который танцевал с Марлен Дитрих на съемках "Голубого ангела" и был репрессирован в 1937-м году. Который прошел немецкий плен, Гулаг и лагерный театр, на склоне лет сыграл еще два десятка ролей в кино, получил в Монте-Карло "Золотую нимфу", но никогда уже не покидал Урала, там в восемьдесят лет женился на двадцатилетней и двух месяцев не дожил до своего девяностолетия. Теперь ему было бы сто лет.
Чисто советский князь - он свою жизнь сфантазировал. Она состоит из громких легенд и никому не известной реальности. Говорят, что он князь. Он на этом не настаивал - при Советах князем быть небезопасно. Но режиссер Владимир Мотыль именно его звал консультировать актеров фильма "Звезда пленительного счастья" по части великосветских манер:
- Меня совсем не интересовала его генеалогия. Я просто понимал, что передо мной незаурядная личность, что он хорошо знает русскую традицию, впитал ее с детства. Василий Ливанов на съемках спросил его: Леонид Леонидыч, вы и впрямь князь Оболенский или, может, фамилия ваша - Оболенских? И тот ему с такими веселыми искорками в глазах ответил: ну конечно Оболенских. Так иронично ответил, что Ливанов тут же прекратил расспросы...
Его генеалогическое древо уходит в туман. Известно, что дед Леонид Егорович Оболенский был издателем либерального журнала "Русское богатство", печатал там Гаршина и Глеба Успенского, писал социальные романы под псевдонимом Матвей Краснов. Отец был юрист, выпускник Петербургского университета, но еще и учился композиции у Римского-Корсакова. А мать была из крепостных. Родился он в Арзамасе, гимназию окончил в Перми (отец, как социал-демократ, - под наздором полиции). После революции отец пошел в гору, стал казначеем 3-й армии Восточного фронта, замнаркома финансов, послом в Польше и директором Эрмитажа. А его сын с энтузиазмом снимал вместе с Кулешовым утвержденный Лениным сценарий про субботник, бил чечетку, учился у Гардина актерскому делу, ставил фильмы, один из которых ("Кирпичики") стал, как сказали бы теперь, культовым, а другой ("Альбидум") лег на полку, вместе с инженером Тагером двигал в наше кино звук.
Увлекался лингвистикой, философией, эстетикой, писал диссертацию о кинозвуке. Впереди была огромная жизнь, и он вместе с энтузиастами совкино верил, что "пронесет наше знамя через миры и века". Надо слышать, как издевательски проверещит он эту песню на склоне лет, когда его будут снимать для фильма "Уходящий объект". Этот фильм о нем показали в Челябинске в канун столетия. Обе столицы по случаю юбилея опального мастера глухо молчали.
- Почему он так и не вернулся в Москву? - я спрашиваю Тамару Никитичну Мордасову, челябинского киноведа, усилиями которой в городе появилась квартира-музей Оболенского. - Ведь уж было можно - его уже дозволяли снимать в кино и даже не выстригали из титров, как Зою Федорову.
- Мне казалось, он и не хотел возвращаться. Может, понимал, что по большому счету он там никому не нужен, в этой Москве. Вообще эту жизнь по-настоящему не знает никто, ее надо собирать по крупицам. Существует некий миф про Оболенского, а у меня стойкое ощущение, что реальная его судьба гораздо выразительнее этого мифа. Театр 501-го отряда.
Мы сидим с хозяйкой музея в двухкомнатной хрущевке, где жил человек-тайна. Горит свеча у портрета. На полке операторская рулетка, подаренная Кулешовым. Книга-дневник, куда Оболенский записывал мысли, вклеивал заинтересовавшие тексты и письма. Вещей сохранилось совсем немного, и тому есть причины.
- Он действительно согласился сотрудничать с немцами?
- Это было формальное согласие - обманка, трюк. - Он же энтузиаст, патриот, романтик, из идейных соображений добровольно пошел в ополчение! - И в октябре 41-го оказался в плену. Великолепно владел немецким языком, и его определили в ветеринарное подразделение, затем в какие-то завхозы, но как только он завоевал доверие немцев, то из плена бежал. Так что все это было хитростью - чтобы получить свободу действий. - Артистично. Но наши власти такого артистизма не понимали. - Он бежал в Молдавию, там его подобрали монахи, он стал иноком Лаврентием и был в монастыре до октября19 45 года. Оттуда по доносу его забрали органы НКВД, и он загремел по статье 54-1б УК Украины: измена родине. И стал строить дорогу Салехард-Игарка, 501-й отряд. Но командир отряда полковник Баранов оказался человеком тоже необычным. Он понимал, что и в лагере - жизнь, и предложил Оболенскому, кроме прокладки рельсов, заняться театром, ставить спектакли с заключенными. "Укрощение строптивой" играли, "Последнюю жертву", "Хозяйку гостиницы", "Холопку"... Срок ему определили в десять лет, но началась "оттепель" и его выпустили на три года раньше. Поработал художником в Минусинском театре, потом переехал в Свердловск. Дорога в Москву ему была закрыта, а Свердловская киностудия была ближайшей к Сибири, и она спасла для искусства многих талантливых людей. Миллионы гениев. Спасение, конечно, по мере возможностей. Режиссер с именем оказался в роли ассистента, и даже снять научно-популярного "Кроликовода" ему доверили не сразу. Когда вместе с Владимиром Мотылем - молодым режиссером Свердловской студии - они задумали ставить уже утвержденный сценарий "Плотогоны", им идею зарубили: Мотыль неаккуратно высказался о местном комсомольском вожаке Филиппе Ермаше - в дальнейшем председателе Госкино, а Оболенский, как уже сказано, был власовцем и предателем, которого освободили, но не реабилитировали. К слову: не реабилитировали до сих пор. Но Екатеринбург не был ему чужим. Здесь 17-летним репортером газеты 3-й армии Восточного фронта он познакомился с Кулешовым и Тиссэ, и эта встреча определила судьбу. А теперь судьба не ко времени закольцевалась и снова привела его в этот город. Он не умел унывать и, казалось, его самолюбие не страдало от того, что снимать ему не давали. Он все равно был мэтром и князем, и о нем по городу ходили мифы - о его загадочном прошлом и туманном будущем. Тут и я его впервые увидел - студентом Уральского университета, где мы начинали любительскую киностудию. Сняли аппаратом "Киев" первые кадры, склеили и позвали мэтра посмотреть. Это было кошмарное зрелище, но он сказал, что фильм гениален и что у нас есть свое видение. Мы ушли ужасно гордые: он генерировал позитив в себе и в других. И умел заставить собеседника почувствовать себя талантливым - талантливее, чем на самом деле. Не хотел считаться с реальностью и ей подчиняться - он ее просто ломал. Он привез в Екатеринбург свою лагерную любовь Аннушку. Аннушка сильно пила, и вскоре он готов был бежать от нее куда глаза глядят. Глаза глядели в сторону Челябинска. Там зарождалось телевидение, и в более продвинутый Свердловск прибыли эмиссары за кадрами. Оболенскому предложили - в который раз - начать жизнь сначала, уже в роли тележурналиста. Он бывал степистом, художником, оператором, режиссером, актером, звукооформителем, он любил осваивать профессии. И уехал в Челябинск. Прометеев огонь ТВ переживало романтическую юность, требовало подвижничества и, наверное, напоминало Оболенскому об пылкой юности заматеревшего кино. Возможно, здесь разгадка поступка: знаменитейший до войны человек идет в репортеры провинциальной телестудии. Он там казался пришельцем из другого мира: ходил подтянутый, спина прямая, стремительная походка, неизменная бабочка. Его нельзя было представить в джинсах, а вот известный портрет, где он в цилиндре и похож на английского лорда, - это Оболенский! Вокруг всегда было много людей - кинолюбителей, начинающих фотомастеров из любительских студий, и он с ними охотно занимался, и двери его дома всегда были открыты.
Тамара Мордасова так описывает эту квартирку на улице Кривой:
- У нее было странное свойство: сколько бы людей ни приходило в эту крошечную "хрущевку", но ощущения тесноты там не возникало никогда - пространство непонятным образом раздвигалось. - А почему тогда он уехал в Миасс? - После выхода на пенсию. В Миассе много технической интеллигенции, московской и питерской. Технари увлекались кино и фотографией - и пригласили Оболенского, на все руки мастера, руководить фотостудией в ДК "Прометей".
- Не понимаю. Человек, преданный искусству и так много недобравший в нем, вдруг полный сил уходит. Его что, попросили с телевидения?
- Не знаю. Но он уехал. Некоторое время жил в гостинице, потом ему дали квартиру. Там и появилась в его жизни Ирина. Последняя любовь Ирине было двадцать. Она мечтала стать актрисой, поступала в театральные вузы - не брали. Кто-то посоветовал пойти к Оболенскому, чтобы он ее поучил. И они стали заниматься, в 1980-м году поженились и прожили вместе десять лет. Об этой любви документалист Сергей Мирошниченко сделал фильм "Таинство брака". На столетие Оболенского вдова не приехала. В этом тоже была тайна. Никто не спешил ее осуждать - ей нужно продолжать жить. Десять лет она посвятила пришельцу из других миров, а когда он упал и сломал шейку бедра, возила его в коляске. У нее тоже странная и нелегкая участь.
- Это была любовь? - задаю Тамаре Мордасовой глупый вопрос.
- Возможно. Она твердо говорит: я его увидела и поняла, что люблю.
- Но уж слишком велика разница в возрасте. Стало быть, здесь какое-то иное, не общепринятое понимание любви?
- Женщина развивается медленно. Возможно, Ирина еще не созрела для полноценных отношений с мужчинами, но ей хотелось мудрости.
- Представляю себе состояние ее близких, ужас, который их охватил при этом известии.
- Напряженность была. Ирина рассказывала, что когда они после регистрации брака садились в машину, то руководитель фотостудии Игорь сказал: ну, слава Богу, помидорами не закидали. Все понимали, что событие из ряда вон выходящее и можно ждать чего угодно.
- ...И стали они жить-поживать и прожили десять лет, пока ему не исполнилось почти девяносто.
- За эти десять лет Ирина получила образование, работала в библиотеке, в кассах Аэрофлота, но все это недолго. Она становилась женщиной, и были моменты, когда они ссорились, и он просился в богадельню. Он сам считал, что Ирине нужно замуж, пытался искать ей партию, и даже возникала кандидатура, которую она нашла сама, и даже были куплены обручальные кольца. Вообще, никакой романтики в этих отношениях не было.
- Но ведь и не брак по расчету?
- А чего она могла от него ждать? Ирина говорила, что никогда не считала его великим человеком. Провинциальная девочка без образования считала его себе ровней! Она ничего не читала и даже не представляла себе, из какого культурного круга он к ней спустился. Имена Кулешова или Эйзенштейна ей ничего не говорили. А он был умница, и его письма к ней - роман-воспитание. Он занимался воспитанием личности, как любящий отец. Провинциальный город женщине, которая стремится из него вырваться, не дает ярких впечатлений. Она хочет в другой мир и окружающего не замечает, оно ей неинтересно. А в нем была необычность, он был пришельцем из другого мира - возможно, здесь разгадка... Весь наш разговор с хранительницей музея состоит из загадок и догадок. Продолжу гипотезы: в этих тайнах природа художественных натур. Оболенский любил возиться с молодыми - учить их уму-разуму. Он возился с молодняком во ВГИКе, ему нравилось делиться знаниями, он даже усвоил только ему присущую "аристократическую скороговорку" - спешил. Так было и в Миассе - просто одна из слушательниц с ним осталась надолго. Как говорят, она была необразованна, но умна. У нее выразительная внешность. Оболенский ее много снимал - есть фото, глаз не оторвать. Он называл ее царевной и своей Калямакуссией, малышом, Иринушкой, Аринушкой, Ириной-золотиной. Вместе занимались творчеством. Он затеял домашний театр: соединил литературный текст со слайдами и музыкой - называл это слайд-спектаклем. Ставил эти спектакли во всеоружии своего блестящего профессионализма, тщательно выверяя соотношения пластики, света, цвета и звука. Сделал композицию к юбилею войны, Ирина хотела сыграть ее в библиотеке, но ее вызвали в горком и объяснили: этого не надо, нет у Оболенского такого морального права! Эхо его военной авантюры с мнимым предательством и побегом доставало его и здесь: фотомастера делали его портреты - их запрещали вывешивать на выставках, нельзя было упоминать его имя в кинолекциях, в рекламе его фильмов, приглашать его на премьеры. Имя его вечно обрастало самыми дикими слухами. А тут еще погибла Аннушка. Еще до Ирины, раньше. Она все-таки последовала за ним в Челябинск, по-прежнему много пила. Вела себя как женщина, которая любит и оскорблена предательством. Все это граничило с нервным срывом: среди зимы он вдруг оказывался без зимней одежды, потому что его пальто она изрубила топором. У Оболенского была реликвия - портрет Эйзенштейна с дарственной надписью, были и другие дорогие для него вещи - память о его блестящей кинокарьере 30-х. Ничего этого больше нет: все методически уничтожала Аннушка. А однажды, возвращаясь домой пьяная, она упала в цементный раствор и в нем застыла. Его вызывали на опознание, подозрения в убийстве были быстро сняты: в момент ее смерти он был далеко от Челябинска. Но тайны, клубившиеся вокруг, стали еще мрачнее. Музей вечной мерзлоты Мы возвращаемся к мифу. Он этот миф создавал постоянно, его увлеченно развивал, импровизировал, его блестящие устные рассказы о прожитом были городской достопримечательностью и в Свердловске, и в Челябинске, и в Миассе. Что было за мифом? - Он почти бравурно рассказывал об этих семи годах в Гулаге, он свои рассказы подавал как концертные номера, - мы продолжаем разговор с Тамарой Мордасовой. - Даже возникли там свои эффектные словесные клише. Но вот во время наших музейных посиделок женщина с телевидения рассказала, как в Игарке побывала в уникальном Музее вечной мерзлоты. И там наткнулась на огромное многофигурное полотно, которое называлось "Артисты театра идут на работу" - или что-то в этом роде. И в крайней фигуре узнала Оболенского. Табличка, где были перечислены все артисты этого театра 501-го отряда, подтверждала: это он. Вернувшись в Челябинск, она стала ему звонить, пыталась его расспрашивать об этой фазе его жизни, но он ее срезал: не хочу на эту тему говорить. Совершенно другой поворот, правда? Есть эстрадный номер, где он весело рассказывает, как расписывал туалет под мрамор, как ставил спектакли, как переписывался с Эйзенштейном через свою первую московскую жену Судейкину - чтобы лагерными письмами не скомпрометировать мэтра, и тот помогал с костюмами. Все в его рассказах колоритно и живописно. Но вот возникает свидетельство из реальности - и он не хочет об этом вспоминать.
- Он режиссировал легенду, потому что реальность страшнее. Фантазия помогает выжить - закон наших отношений с искусством.
- Он верил в это абсолютно. Его фантазии были такого уровня, что он их переживал как реальность. - Когда за ним пришла смерть, это стало для города событием?
- Очень много людей собралось его хоронить. Приехали из Челябинска, из Свердловска. Попрощались в "Прометее", потом долго несли гроб на руках. На могильном кресте написали: "Инок Лаврентий".
- Удивительная судьба какая. Ломали - не ломался, унижали - он становился только выше. И все вокруг освещал, и каждая встреча с ним - память на всю жизнь.
- Прагматики к нему относились с иронией: он неправильно живет, и женщину себе выбрал неправильную. Это для прагматика очень странная жизнь. Когда вошло в моду увлечение эзотеризмом, один интеллектуал из Снежинска сделал расчеты, и у него получилось, что Оболенский - реинкарнация Иоанна Богослова, любимого ученика Христа. Вы видели его рисунок Христа? - он же себя нарисовал! Я бы и не говорила об этом, если бы не видела этого в нем...
О человеке-тайне Сергей Эйзенштейн: Я пытался одолеть чечетку. Я долбил ее добросовестно и безнадежно под руководством несравненного и очаровательного Леонида Леонидовича Оболенского, тогда еще танцора-эстрадника и еще не кинорежиссера пресловутых "Кирпичиков" и "чего-то" с Анной Стэн, еще не неизменного ассистента моих курсов режиссуры во ВГИКе (начиная с ГТК в 1928 году), и никогда не предполагавшего стать... монахом в Румынии, куда его занесло вслед за побегом из немецкого концлагеря, после того как в 1941 году он сорвался с грузовика, стараясь заскочить в него при отступлении наших весной из-под Смоленска. (Из "Автобиографических записок").
О человеке-загадке Владимир Мотыль: Такие люди были связующим звеном к XIX веку, который через них продолжал свое влияние на нас, молодых. И чем дальше отдаляешься, тем больше понимаешь, что ушедшее столетие продолжалось в людях, несмотря на большевизм, до 60-х годов. Журнал "Юность" как-то писал, что мы вышли в космос на плечах культуры XIX столетия, и это очень верно... И вот интересное явление. Оболенский пережил много плохого: разочарований, предательств, репрессий, его больно била судьба, но я никогда не видел его угнетенным, подавленным, с отрешенным взором, он всегда был живым, общительным, отзывчивым. Умение не обрушивать свои драмы и страдания на окружающих - тоже признак высокой культуры. И это, знаете, огромная редкость. (Из беседы с автором). Человек-миф о культуре и о самом себе: ...Научить культуре нельзя. Это не предмет, а накопление опыта и раскрытие себя в себе и во всем. Учиться - это не глазеть или слушать, развесив уши. Это - видя, слышать. Волноваться и сознавать. Постижение прошлого. Потому что от него начинается сегодня. Отсюда осознание труда не как "социальной роли", а как необходимости делания, творения... "Не падайте духом, поручик Голицын, корнет Оболенский, надеть ордена" - это обо мне... Сейчас мне уже стукнуло 88, это уже изрядно. Вот вам естественное положение вещей уходящего объекта. Но я очень счастлив и свободен. Светло на душе. (Из фильма "Уходящий объект", писем к режиссеру Леониду Рымаренко и книги "Этюд к импровизации", которую Ирина Оболенская готовит к печати).
Автор: Валерий КИЧИН
Наедине с воспоминаниями. Из книги «Этюд для импровизации». (Публикация Ирины Оболенской)
***
Ирина-золотина! Поговаривали мы с тобой о том, что нужно писать книгу, а как — не знали. «Фрагментами». Вот и догадался я, что эти фрагменты — письма к тебе! Вспоминаю, что в некоторых письмах есть какие-то мысли, по самым разным поводам, которые можно литературно развить. Это первое. А второе — есть собеседник, с которым я тесно связан, и мне интересно с ним (с тобой, сиречь!). И наконец, есть редактор, который, отбирая материал, будет говорить:
— Это уже известно... Это ты говорил... Ты стал повторяться... Другому редактору не поверю. Тебе верю! В любовь верю. Леха.
P.S. Если спросят — каким способом вы живете, отвечу: душа в душу!
Из письма Леонида Оболенского.
***
Моей Калямакуссии «Письмо» вот о чем: Счастье?..
Это, пожалуй, высшая степень в насыщении наших высших потребностей. В первом ряду стоят наши потребности отдавать и получать любовь. Самые естественные и человеческие. Притом получать — более настоятельная. Она в глубине души и вплоть до поверхности, которая ждет, чтобы ее погладил любимый.
Живет это все в самых незащищенных уголках, в самой неуверенной глубине… Вот и тревожно, хоть и глубоко. Как бы не потерять!..
Потребность отдавать любовь, ласку, заботу, себя рождается более сложными струнами души. Потому эта потребность более «счастливоносна». От себя зависит! Вот потому отдавание любви и есть созидание счастья.
Люди, которые настроены больше получать, чем отдавать, быстро поглощают природные запасы счастливости дебюта любви. И остаются ни с чем. К сожалению, такого теперь больше почему-то? От жадности, что ли?
Писатель Твоэм. Не путать с Моэмом.
***
Ты знаешь, что такое СИМПАТИЯ, а вот ЭМПАТИЯ — это что? А?..
Это чувствование одним человеком мира переживаний другого. Это умение не просто посочувствовать, но и глубоко проникнуть в чужое; понять смысл и краски («проникнуться», вернее!). (Как это важно для режиссера!)
Биологическая предпосылка эмпатии в способности быстрой ре¬акции («механизме») на эмоциональное состояние партнера (его «поле» в механизме «контакта систем»). Заразительность эмоции известна.
А затем или отринуть, или «взять» партнера. Это уже от твоей установки как принять его. Однако такой «био-способности» (epater — впечатлять, поражать) может не быть.
Скажем, у бамбука.
Вот и пишу тебе послание на вольную тему. В надежде, что пригодится.
На тему: об общении (социальной роли).
ИРИНЕ
1. Научить культуре нельзя. Это не предмет, а накопление опыта и раскрытие себя в себе и во всем.
2. Учиться — это не глазеть или слушать, развесив уши. Это — видя, слышать. Волноваться и осознавать.
3. Способом участия (соучастия) в творчестве. Учиться читать, рисовать, играть на инструменте, слушать музыку.
И услышанное — увидеть, увиденное — услышать и уметь рассказать, написать, нарисовать, передать впечатление и раскрыть сокровенный смысл. Поэтому и учитель и ученик всегда вместе, как друзья, в поиске, в попытках открытий для себя. А может быть, и для других, если найдутся внимательные и если им нужно.
4. Так постепенно вырабатывается культура речи, самостоятельность оценки и приобщенность в поведении (основы социальной этики — приобщенность). Впротиву буржуазной культуре — отчужденности (экзистенциализму).
5. Постижение прошлого. Потому что от него начинается сегодня. Отсюда и выбор, и осмысление путей самообразования. Осознание труда не как «социальной роли», как необходимости делания, творения.
Вот и получается, что культура — это единый процесс созидания и освоения духовного богатства в творческой потенции людей. (А не в болтовне.)
Потому что личность — это прежде всего результат работы над собой. И самое важное тут — избирательные способности сознания.
Школа зубрежки цитат (что прошлая, что наша) поставляет людей, способных воспроизводить существующий порядок вещей.
А нужна школа, дающая способность созидать этот порядок, глубоко осознав и отобрав общечеловеческие ценности, выработанные историей на пути к «городу солнца».
Физики: посвящены в глубинные тайны квантовых противоречий, единой теории поля и сложного «быта» частиц и античастиц внутри, а равно и снаружи атомного ядра. Филологи: вкрадчивыми голосами читают девушкам стихи забытых классиков, выдавая за свои собственные...
Химики: им уж давно все ясно, вплоть до того, что и сами-то они всего лишь сложные молекулярные соединения.
И никто из них объяснить не может — «что... и зачем» всё это? Надо идти к биологам и социологам...
А они договариваются до рубежей, когда приходится залезать к психологам. Но и они, поболтав немного о том, что «души нет», отправляются за подтверждением сего печального факта к... химикам... А те сообщают о том, что когда кончается обыкновенная химия, начинается необыкновенная физика; и тогда, разочарованные, мы отправляемся к филологам, не столько к их стихам, но к забытым классикам, которые по простоте и величию таланта тревожат наши напуганные «эмоции» и помогают нам, говоря, что «непонятно — все-таки понятно!» (Если поверить вдохновению классиков и встать на путь к истине, а не пытаться пощупать ее руками, понюхать ее или просто — «поглазеть» для собственного удовольствия.)
***
Ира! Сейчас в лифте какой-то участник съемок в немыслимом костюме солдата-белогвардейца вдруг спросил меня:
— Где вы были в 19-м году?
— На фронте, — сказал я.
— На каком?
— На Урале.
Лифт остановился, и я вышел. И вспомнил то, что никогда не вспоминал...
На исходе лета 19-го года получил командировку от ПО АРМ 3 в ПУР, в Москву. Как добираться? Транспорт разрушен. Лучше всего Пермь, а оттуда идут пароходы до Нижнего. Потом поездом «Нижний—Москва». Вот она, Пермь.
Здесь окончил гимназию, отсюда ушел на фронт...
Дверь с медной табличкой, на которой имя отца: «Леонидъ Леонидовичъ Оболенскiй», открыла незнакомая женщина:
— А ваши уехали...
В комнате нет этюда маслом и скульптуры-статуэтки Леший. (Очень удалась. В училище похвалили!)
Взял с постели мамино теплое одеяло и простыню. Из гардероба взял отцовские брюки. Коротковаты, но ничего: мои солдатские совсем прохудились. Хоть брось (бросил). Да мою гимназическую суконную блузу с серебряными пуговками. Свернул в узел, все завязал.
И уехал, даже не заночевав.
Все, что оставил, уже не имело никакого значения. И ни о чем не говорило, словно не было.
Так решительно был перейден рубеж от старого к новому еще год тому назад. Простился тогда насовсем. Вот и остались разные предметы, уже ненужные и бессмысленные. Какие-то старинные вещи бабушкины красного дерева: «Ампиры» и «Павлы»...
В Москве я нашел семью в первом Доме Советов. Жили в одной комнате. Дружно, хорошо жили!
Твой Леонид.
***
Аринушка, друг мой милый!
Мне нельзя быть долго одному. Нельзя сидеть без дела с пустой головой и незанятыми руками.
Всегда вспоминаю С.М.Кирова, который в заключении просил приносить ему газеты, лишь бы ухватиться за мысль и задуматься (я говорил тебе).
Газеты лежат на столе, мне в этом смысле лучше, чем Кирову, но мне нечего додумывать, там все до меня продумано до деталей. И планов громадье.
По ТВ — плохой фильм «Человек меняет кожу». Полное отсутствие художества — только информация по поводу романа, да и то — скороговоркой монотонной.
Что делать? Хоть бы наклейки клеить на коробки или носки штопать! А еще можно — чинить водопроводные краны (сладостная мечта! Здесь все краны работают отлично!).
Я остаюсь один. Остаюсь наедине с воспоминаниями.
Приходят, толпятся люди, бывшие добрыми ко мне. Те, кого обидел, — не мстят почему-то. А проходят мимо, может быть, прощая...
***
Сегодня мой Эйзенштейн с его структурой для меня подкрепляется психологией, наукой, которая со времен «рефлектологического поведенчества» была чуть ли не крамолой.
А нам психология после съезда психологов 1930 года, с разрешения Луначарского и склонности Эйзенштейна к вопросам психологии, стала плодотворящей основой творчества и его понимания.
В психике есть феномен веры. О нем еще не все известно науке. Проще на практике: «Мы верим, пока нам не солгут». Однако... и эта ложь со временем может быть реабилитирована.
Есть у феномена веры свойство желаемости. Человек склонен верить в возможность события или явления. И это помогает опередить события (помогает достигнуть!). И еще свойство феномена веры: растет уверенность в чем-либо, по мере роста случаев либо фактов в пользу этой уверенности.
Однако обратное вере такого рода — «суеверие», порожденное псевдо-религией, чудесным. Либо когда выводы основаны на выборочных фактах и их корреляции как довода.
Вот и живу с такой верой в художественный образ. Не по «вероятностям» они могут зависеть от частных факторов. А по закономерности движения вперед. Стена, как частность, закрывает от нас целое. За ней — свобода. Но ее не пробить лбом! Надо помнить, что разрушающие силы составляют единое с созидательными! Поэтому человек должен проявиться, ибо он порождение двуединой жизни, ее сути. Он единственный, способный вместить в себя все в понимании универсума (действительности). Он — часть этого целого. И не отчаяние или горе сублимирует он в творчестве, а веру в движение вперед к лучшему. Он — зерно и сеятель... (это уже наше с тобой рассуждение, в чем-то навеянное П. Лагерквистом.)
***
Иришенька! Пишу тебе, плавая в отгульном отдыхе. Весь день по радио весьма утешительная музыка — сначала до обеда — из французских фильмов 70-х годов (более десятилетней давности для тебя — ретро): Клод Лелюш — «Мужчина и женщина», затем — «Шербурские зонтики» и все такое вроде. Полна комната приглушенной, но непокорен¬ной временем французской легкой музыки.
А после обеда — импровизации на фортепиано, старый жанр на Западе и устойчивый даже в нашем западном городе. Бытующие мелодии — то задумчивые, то озорные. Перерыв. К обеду — цветная капуста и рыбина из Балтийского моря, выловленная колхозниками. Спасибо. Но все равно это половина отдыха, начинается ностальгия: — Хочу домой!
Хочу к тебе!
Мечтаю, приеду и сяду на пол. Сиднем по-русски. Была бы печка — так на печь!
И никаких тревог. Рига хороша, но оглушительна.
Туристы-европейцы разочарованы — ну, это как у нас. Только респектабельнее: ни ночных клубов и ни стриптиза!
Гляжу я на них — это у последней черты расхристанности! Нарочито неряшливы, нарочито шумны и нахальны (к примеру — сидят на лестницах, лежат на садовых скамьях, за столом — едят грязно).
И я подумал:
— Ведь это пир во время чумы.
Пушкин написал его на большое время! — до наших дней. Современный рок-поп-секс и т.д. — тот же самый трагический пир!
Глобус глубоко болен. Вспыхивают гнойники. Не заживают раны. Угроза самоистребления. Чума! Она не пройдет, не угаснет от заклинаний. Кто-то прячется в изоляцию (у Камю), а кто-то заглушает душу барабанным боем и порно. И цинизмом предельным! Так вот, самое главное — это не растеряться. Собой остаться. Не бежать в панике за всеми — с напуганным стадом баранов. И распознать — кто же пугает? Зачем?
Кто и зачем отнимает у души культуру, а у сердца любовь и веру?
А я вот вопреки ему, невидимке, — верю и люблю. И хоть чуточку, но пытаюсь посветить — приласкать, как умею. И у меня есть союз¬ник, такой статный, сильный и духовноцельный, ясный! Вот какую союзницу дал мне Бог — двое мы с тобой — это так хорошо и надежно. Обнимаю тебя и очень люблю. Хорошо — да ведь? Выстоим!
Твой Леонид.
***
Как-то, за год или два до войны, в Москве, зашел я к маме. Она говорит: «Мне снилось Саврасово (это имение прабабки, где мама выросла). И вот я записала... А получилось как стихи!»:
— Опять все тот же старый сад, но заросла кругом аллея, и лишь струится аромат, в прозрачном воздухе алея...
Я вспомнил это сегодня утром, когда обнаружил провалы не только в ближней, но и дальней памяти. И вдруг — целое четверостишие!
— Взял, было, книгу Бунина... И словно осенило! Толчок в «истертую мнему». Певца ностальгии было достаточно, чтоб откуда-то из глубин выплыло...
Верно: память не в «крупице» мозга, а в его движении. Не в ящике, под замком, а в беспрерывном сеансе «киноленты», в миллионы метров... Вот «отмотал» обратно и увидел... то, что подсказал Бунин.
***
Милая мама моя! Она научила меня целовать женщине руку, говоря, что это тоже мама. Или будет ею. Какое счастье так воспринимать человека-женщину, да еще обнаружив, что, кроме ее великой миссии, в ней духовно развито неистребимое чувство материнства, и оно всегда и во всем — в ограждении от беды, в утешении, заботе, умении жалеть (по-русски синоним любви) и в ласке. Ласке не только в акте, но во всем, в руке, взгляде, слове. В теплом прикосновении, в щедрости отдачи: «На, возьми!»...
Быть любимым!..
Вы пробовали, вы, которые до сих пор, может быть, и не заслужили своим пренебрежением хотя бы теплого взгляда извечной Женщины, дающей на земле жизнь? А еще глубже — МОГУЩЕЙ ее дать!..
Что же делать мне, инвалиду, обреченному на неподвижность художнику, который мог бы помочь делу, обращаясь с экрана к человеку во весь рост. Остается лишь обязанность объяснять друзьям, коллегам и молодым начинающим, как средствами искусства заставить пережить, а потом и осознать. А для этого прежде всего научить видеть и слышать. Читать научить! — Человек, оглянись на себя!
В новом году что надо пить (из таблеток), чтобы продолжать жить:
«Кыр»-валол или «Бом—эксин»? Все зависит от глубины переживаний (или отсутствия оных)!
***
«Внутреннее» зрение... Оно неожиданно с каждым днем все яснее. И далее вижу («не дальше»). И все красивее и яснее. Как много было привлекательных «неясностей», и сколько сил потребовалось для «прояснения». Диалектика: возросшая потребность накопившихся неясностей к прояснению и дает движение в направлении к Истине. И она становится все ближе. Не заметил этого Вернадский, в юности упрямый материалист, ждущий «конца». Не заметил, что открыл бесконечность, извечно обогащающую как на пределе, так и не познаваемую. Но вечно влекущую к познанию.
***
11 лет тому назад мы были с тобой в березовой роще. Праздник весны!
К нам подошли незнакомые люди, но очень приветливые, присели рядом... Было выпито по стопке вина...
Сегодня такое же праздничное настроение. Только уже без выхода в рощу. (Да ее уже и нет. Вырубили до самого шоссе.)
Да, Величайший праздник «Троицын день»! День, который напоминает нам СУТЬ всех вещей:
Единство
1. Разума (Logos),
2. Воли к творчеству («творению») и
3. Сотворенного, вмещающего в себя все три начала БЫТИЯ, с его бесконечностью (т.н. Бессмертием) — Его диалектической природой вечного движения.
Сегодня благодатный день! Хором вокруг всё как будто бы поет «Радуйся! Ты с нами и мы с тобой!»
«Мир сотворен по законам красоты»?
Любуйся!..
Нет! Ведь творение не прекращается! А значит, можно участвовать в нем, если осознаешь эти законы. Ибо закон этот и есть logos (закономерность и упорядоченность), без чего аморфный хаос «первичного» от столкновения электрических полей и массы бесформен.
Среди "пишущих для кино" - а именно их собрали в тогдашнем ещё Свердловске на киносеминар, были люди очень разные. Новосибирск представлял я и почтенного уже возраста писатель-фантаст М.П.Михеев, автор нашумевшей в то время книги "Вирус В-13". И потому меня не удивил в толпе преимущественно молодых "семинаристов" ещё один седовласый господин, прилежно слушающий выступления руководителей семинара Б.Т.Добродеева и М.С.Арлазорова. После них седовласого пригласили для выступления на сцену и представили: "Легенда советского кино, режиссёр Свердловской киностудии Леонид Леонидович Оболенский" ...
"Легенде" тогда было почти 70, но то, что и как рассказывал (и показывал !) этот высокий, статный человек с поразительной мимикой и огромными живыми глазвми, врезалось в память навсегда. По счастью, я захватил фотоаппарат и сделал несколько снимков. Увы, роясь сейчас в архивах, сваленных после переезда как попало, я до них пока не добрался, но доберусь и вставлю в ЖЖ обязательно.
На одном из снимков Л.Л. прижимает к боку неестественно прямую руку - это иллюстрация к репетициям у Станиславского: любовник, застигнутый женой в то время, как он играл любовнице на флейте (как не вспомнить рязановскую "Забытую мелодию для флейты"!), с перепугу прячет флейту в рукав и все его дальнейшие действия комичны, так как рука не сгибается...
На другом снимке Л.Л. задрал ногу выше головы, делая гигантский шаг (это уже из рассказа про репетиции у Мейерхольда). На этом снимке позднее я попросил у него автограф. Он достал ручку и размашисто начертал:
"Шагающему в кино Саше от шагающего..." - тут перо его замерло. "Из кино"?- подумал я со сжавшимся сердцем. Но Оболенский, лишь на миг скосив на меня огромные и, казалось, вечно смеющиеся глаза, чуть помедлив, уверенно дописал:" от шагающего по кино Леонидыча".
И он оказался прав. Ему предстояло "шагать" по кино ещё почти два десятка лет - и с неизменным успехом.
А в целом он отдал отечественному кинематографу без малого 80 лет !
Воспоминания об Оболенском Леониде Леонидовиче получаются фрагментарными. И это вполне соответствует стилю его рассказов.Он мог, отвечая на вопрос о Кулешове Л.В. ,увлекшись, горячо рассказывать об Эйзенштейне С.М. Потом, как бы невзначай, добавить: "Я же у них был ассистентом на кафедре режиссуры во ВГИКе. А они кафедрой поочерёдно заведовали: ругали Кулешова - заведовал Эйзенштейн, ругали Сергея - заведовал Кулешов..."
Нескольких семинаристов (мне повезло, и я вошёл в их число) Оболенский пригласил к себе домой. По дороге Надя Ромашова, будущий режиссёр учебных фильмов, рассказала нам, что Л.Л.Оболенский - бывший князь. что в Свердловске он работает сравнительно недавно,один ездит с камерой и звуковой аппаратурой, сам снимает, сам монтирует, сам озвучивает - человек-студия.
Почему его в своё время никто не привёл на телевидение?! Страна слушала бы его, раскрыв рот, ручаюсь! Он был артистичен и по-своему был бы настоящим И.Андронниковым в кадре!..
Л.Л. встретил нас радушно в своей однокомнатной "хрущёвке". Неизменный шейный платок под воротом свежей сорочки, вкусный запах печёного из кухни - на "горячее" Л.Л. приготовил то, что я до сих пор называю "гренками по-оболенски" - ломтики нарезного батона с кусками свежего сулугуни были запечены в духовке до румянца на сыре и посыпаны свежей зеленью. На придвинутом к стене столике стояла машинка "Колибри", а над ней висел громадный фотопортрет юной красавицы. На немой наш вопрос Л.Л., усмехнувшись, пояснил: "Это - моя невеста. Сейчас она в больнице, я её навещаю, а нянечки спрашивают её - кто это? Она отвечает, что это её дедушка, нв что они спрашивают: "А почему у него т а к и е глаза?"
Много лет спустя из-за этой истории с его женитьбой, на ЦТ запретили показывать готовый фильм об "аморальном" Оболенском. А я, написав ему однажды письмо, получил в ответ сообщение о том, что Л.Л. болен и извиняется, что не пишет сам. Письмо было подписано так: "Секретарь Л.Л.Оболенского Ирина Оболенская".
Его бывшая жена, актриса Клавдия Судейкина, "отказалась" от него, когда он попал в сталинский Гулаг. Это случилось после войны. А в войну он попал в плен к немцам - сорвался с борта стремительно отъезжающего грузовика во время отступления. Из плена бежал, пешком шёл к линии фронта, но, заблудившись, попал в Румынию и там скрывался в мужском монастыре, выдав себя за беглого монаха Лаврентия.
Перед арестом и отправкой на Колыму Л.Л. решил спасти если не свою большую библиотеку, то хотя бы дорогие ему автографы: вырвал титульные листы с ними, сложил в папочку и дал на хранение друзьям. Папочка сохранилась и он показал нам её. Запомнился титульный лист из альбома "Домье" с записью: "Учителю, ученику и другу, соблазнившему меня на кино, с признательностью (далее по-английски: - в обмен - приобщение к Шараку, Домье и монистическому методу.) С.Эйзенштейн". Да-да, это Оболенский "соблазнил на кино" самого Сергея Михайловича Эйзенштейна, после того, как обучал его у Мейерхольда замысловатой чечётке!
К заключённому в Гулаг могли писать только близкие родственники. Узнав, что К.Судейкина порвала все связи с Л.Л.Оболенским, С.М.Эйзенштейн стал писать ему от её имени. "Это было очень забавно,- рассказывал Л.Л. - он описывал мне все новости в кино и в московских театрах, писал: "Вчера я побывал на очень интересном спектакле", "встретил вчера такого-то" - от своего лица, а внизу подписывал: "Твоя Клава". Письма друга оказывали не только моральную, но и профессиональную поддержку заключённому Оболенскому, ставившему на лагерных сценах, а затем и в Минусинском театре, куда попал с "минусом" по освобождении, спектакли, гремевшие на столичной сцене.
А потом он снова стал артистом кино. Снимался много, успешно. Помню его в Доме кино - высокого, стройного, загоревшего на очередных съёмках, улыбающегося.
- У кого Вы сейчас снимаетесь, Леонид Леонидович?
- А-а,... разве их можно различить? У Вертипупкина, Свистодырочкина... Это раньше можно было гордо сказать: "Я снимался у Пудовкина, у Кулещова, у Эйзенштейна, у Козинцева"...
Последнее письмо Маяковского Лиле Брик в Берлин заканчивалось так:"Страшно рад был Оболенскому и всем твоим подаркам".
Говорят, всё человечество, благодаря рукопожатиям, знакомо через вторые-третьи руки. Скольким великим я пожимал руку, здороваясь с Л.Л.Оболенским?!!
Он был моим первым педагогом кино, ещё до ВГИКа. И он был незабываемой Личностью. Обаятельной и трагической. Повторю вслед за киноактрисой Галиной Кравченко, написавшей о нём:"Удивительно несправедливой иногда оказывается судьба к людям, даже к тем, кто является украшением человечества".
Спасибо судьбе за встречи с ним!
Автор текста Александр Раппопорт
Леонид Оболенский был похоронен в городе Миассе, за Машгородком.
О Леониде Оболенском была подготовлена телевизионная передача из цикла "Легенды мирового кино".
Фильмография
Актёр:
• 1920 — На красном фронте — красноармеец • 1924 — Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков — франт • 1925 — Луч смерти — майор Хард, главарь фашистов • 1928 — Потомок Чингис-Хана • 1929 — Преступление Ивана Караваева • 1930 — Праздник святого Йоргена — режиссёр религиозного фильма «Житие св. Йоргена» • 1932 — Просперити • 1958 — Очередной рейс • 1960 — Ждите писем — отец Кости • 1965 — Перекличка • 1972 — Страдания молодого Геркулесова (короткометражный) • 1972 — Вид на жительство — князь • 1973 — Молчание доктора Ивенса — таинственный инопланетянин • 1974 — Чисто английское убийство — старый лорд Уорбек • 1974 — Скворец и Лира — промышленник • 1974 — Дорогой мальчик — мистер Лейн, представитель авиакомпании • 1976 — Красное и чёрное — католический епископ • 1977 — Юлия Вревская • 1977 — Ореховый хлеб / Riešutų duona — дедушка Андрюса • 1978 — Чужая — Леонид Леонидович, режиссёр • 1979 — Прости-прощай — старик • 1979 — Обмен / Mainai — доктор Игнас Диджюлис, дедушка Витаса • 1979 — На исходе лета — Андрей Афанасьевич Веденеев • 1980 — Ларец Марии Медичи — Бертран д’Ан Марти, наставник ордена альбигойцев • 1980 — Вспоминая Менделеева • 1981 — Факт / Faktas — Александре, пастух • 1981 — Душа — старик • 1982 — Россия молодая — отец Дэс-Фонтейнеса • 1982 — Забытые вещи — Янис • 1983 — Чужие страсти — Валдманис • 1983 — Подросток — князь Сокольский • 1983 — Легенда о княгине Ольге — Ильм, волхв и ведун • 1984 — Европейская история • 1984 — Меньший среди братьев — декан • 1984 — Зудов, вы уволены! — зав. кинолабораторией • 1985 — Иван Бабушкин • 1985 — Миллион в брачной корзине — барон • 1986 — Была не была — Владимир Михайлович, учитель